Революция 2. Начало

В вестибюле его окликнули:

— Господин подполковник! Господин подполковник!

Рождественский стеклянным взглядом уставился на ротмистра Богдановича.

— Увиделись? С его превосходительством?

Рождественский кивнул.

— Ну как они? Сильно гневались? — Ротмистр теребил в руках несвежий платок.

— Не особо, — проронил Рождественский.

— А чего от вас хотели? — уже вдогонку спросил Богданович.

— Повышение предлагал, — процедил Рождественский и хлопнул дверью.

В эту ночную пору Александровский проспект был пуст. Тихо горели фонари. Их свет мягко искрился в каплях мороси, и оттого казалось, будто каждый столб увенчан ангельским нимбом.

Рождественский поднял воротник шинели и поморщился. Под сердцем кольнуло и стало горячо. Втягивая сквозь зубы стылый воздух, он зашагал по мостовой.

«Вот, значит, как, — думалось Рождественскому. — Не усердие мое оценил его превосходительство. Не руку помощи протянул отчаявшемуся офицеру. То был крючок в мое сердце засажен. Да так искусно, что я и не заметил до поры. А теперь, стало быть, пора пришла. Потянул господин генерал-майор за леску. Подсек…»

Сердце, словно его и вправду рванули из груди, отозвалось новой болью.

«Найдут, значит, револьвер в уликах, — продолжал терзаться Рождественский. — Обнаружат. И бумаги по моему монгольскому делу подправят, уж это мы умеем. И всего-то делов, — горько усмехнулся подполковник, — избавиться от неугодного присяжного поверенного…»

Мимо прогрохотала по булыжнику запоздалая пролетка. Извозчик с надеждой косился на полицейского офицера, но тот, казалось, не видел ни его, ни повозки, ни бьющей подковами по притихшему проспекту лошади. Словно не в себе, вышагивал в сторону Мытнинской набережной.

Ноги сами вели Рождественского к дому на Васильевском острове. Он даже не заметил, что под ногами уже не булыжник, а дерево Биржевого моста. В голове ворочались мысли, в груди — сердце. Рождественский одолел десять пролетов, когда вдруг понял, что мост разведен.

Сунув в зубы папиросу, он навалился на решетку перил. Северный ветер бил в ноздри мазутным портовым запахом и срывал с кончика папиросы табачные искры.

«Как он там сказал? Опытный и надежный человек, — думал Рождественский, глядя, как прогорает на ветру папиросная бумага. — Кому можно доверить дело, за которое ни один порядочный офицер не возьмется… Дело, которое навсегда запятнает честь мундира… Настолько грязное дело, что и мундир-то придется снять…»

Снова резануло под сердцем. В груди стало нестерпимо горячо.

Рождественский сунул ладонь под шинель и наткнулся на твердое в кармане кителя. Пальцы сами собой расстегнули пуговицу и вытащили наружу маленькое насекомое. Серебристую фигурку сверчка. Ту самую, которую обнаружил у боевика Джамбалдоржа вместо револьвера и оставил себе как напоминание о чудовищной оплошности.

Рождественский скривился. Во время службы в Туркестане он ловил на сверчков черную рыбу — карабалык. Теперь на эту наживку поймали его.

Подполковник крепко сжал фигурку двумя пальцами, словно пытаясь раздавить серебряное насекомое. С трудом проглотил вставший поперек горла ком и с удивлением обнаружил, что в груди стало тихо. Там еще пекло и саднило, но это было уже не сердце, а одни лишь эмоции.

Подполковник Рождественский швырнул фигурку в реку. Швырнул от души, размахнувшись, что было мочи. Словно гранату на учениях. Словно вместе с ненавистным сверчком исчезли бы в темных водах Малой Невы все его воспоминания.

Все его беды.

Глава третья. Последний настоящий алхимик

Англия, Лондон, 25 июля 1916 года

Третью встречу главе секретной службы Джорджу Мэнсфилду Смит-Каммингу сэр Уинсли-старший назначил на Лестер-сквер в пять тридцать пополудни. Лучшего места в Лондоне, чем «Клуб бифштексов», для финального аккорда их переговоров было не сыскать.

Именно сегодня сэр Уинсли намеревался окончательно обговорить детали сомнительного мероприятия, предложенного ему Черчиллем и получившего в официальных бумагах Интеллидженс Сервис кодовое название «Операция “Целлулоид”». И в данном случае место определяло время, а не наоборот.

На правах старожила сэр Уинсли останавливался в клубе, когда дела семейные заставляли его покидать Эшли, а заботы Ордена — резиденцию в Мортлейке. Двери апартаментов на третьем этаже были гостеприимно распахнуты перед почетным членом клуба в любое время дня и ночи. Две комнаты, обставленные без роскоши, но с изяществом, успокаивали сэра Артура тишиной и зеленью обоев. Они олицетворяли благодатную мирную гавань в кипучем океане лондонской суеты, год от года рокочущем громче и громче. Здесь же, в «Клубе бифштексов», на протяжении долгих лет каждую третью среду сэр Уинсли собирал за карточным столом узкий круг старых друзей, которых, к его величайшему сожалению, становилось все меньше.

— Время немилосердно, мой друг, — мрачно произнес сэр Уинсли в пустоту небольшой комнаты, отведенной в клубе под бридж. — Даже к алхимикам.

Перед ним на ломберном столе лежал раскрытый блокнот. Посреди страницы карандашом было выведено «25 октября». Должно быть, от охватившего в ту минуту сэра Артура волнения буквы вышли особенно колкими, а надпись смотрелась, как строй ощетинившихся пиками улан.

Часы пробили четверть шестого. Сэр Уинсли вздрогнул. Мерный звук колокола, призванного напоминать впавшим в азарт игрокам о времени, прозвучал вдруг погребальным звоном похоронной процессии. Заглавная «О» в названии месяца перестала походить на обращенное вверх острие копья и стала выглядеть траурным обелиском.

— Черт возьми! — раздраженно сказал он и перевернул страницу блокнота, словно это помогло бы отсрочить неизбежное. — Всего лишь пятьдесят один! Надеюсь, твои карты на этот раз подвели тебя, — пробурчал Артур, разглядывая карандашные пометки, составленные им в штаб-квартире секретной службы.

До обозначенной в блокноте даты оставалась еще не одна неделя, а вот до беседы с Джорджем Смит-Каммингом — менее пятнадцати минут. Пунктуальный капитан наверняка уже сидел в припаркованном у парадного входа клуба авто и в нетерпении крутил в руке трость. А быть может, давал последние наставления своему спутнику. Во время первой аудиенции в Мортлейке одноногий служака смог произвести на сэра Уинсли приятное впечатление. Теперь дело оставалось за незнакомцем, имя которого Артур так и не удосужился запомнить.

Артур еще раз взглянул на часы, набил трубку и откинулся в кресле.

***

Сэр Уинсли прежде не был лично знаком с капитаном Каммингом. Но едва тот ступил на порог Цитадели Хранителей, как между собой называли братья по ложе имение в Мортлейке, Артур понял, что они поладят с директором секретной службы.

Седой пятидесятипятилетний командор отличался военной выправкой, тяжелым выступающим подбородком и массивным носом. Сэру Артуру он сразу напомнил верного хозяину сторожевого пса, даже не мастифа, а скорее бандога, готового порвать любого по первому же приказу. В четырнадцатом году английский свет был взбудоражен трагическим событием. Капитан Камминг и его сын Аластейр попали в автокатастрофу. Автомобилем Каммингу придавило ногу, и, чтобы подползти к умирающему на его глазах сыну, он хладнокровно ампутировал ее перочинным ножом. Принесший такую жертву ради любви к наследнику не задумываясь отдал бы жизнь за Британию. И явно не только свою. Последние сомнения сэра Артура развеялись — Черчилль выбрал нужного человека. Справедливости ради надо было отдать должное бывшему первому лорду Адмиралтейства: в людях он разбираться умел.

Капитан Камминг явился не с пустыми руками. Желтая картонная папка манила сэра Уинсли на протяжении всего скучного ланча. Не то в силу характера, не то из-за издержек профессии собеседником Смит-Камминг оказался никудышным. Наконец, домучив положенные послеобеденные сигары, Артур велел Хоупу развлечь гостя прогулкой по дому и погрузился в чтение.