Балканы. Дракула

«У князя нет друзей, — говорил Владу отец. — Только слуги. Друзьями могут быть равные по положению, а таких можно лишь в соседних странах сыскать».

«Значит, у тебя совсем нет друзей? — удивлялся Влад. — А как же барон Отто? А воевода Милош? Они же приезжают к нам в замок, и на пиру вы сидите рядом, как равные?»

«Это иное, — отвечал отец. — Отто и Милош — мои братья по ордену. Они, как и я, носят на шее знак Дракона. Мы присягнули императору, и в этом мы все равны. Но друзьями я бы и их не назвал».

Он невесело усмехался и кивал на залитый солнцем двор замка, где Раду и Матей увлеченно лупили друг друга палками.

— Мне кажется, сын, что настоящие друзья у нас есть только в детстве. В твои годы у меня тоже был друг, сын свинопаса. Мы были неразлучны, словно Кастор и Поллукс.

— А как его звали? — заинтересовался Влад.

Отец пожал плечами.

— Не помню. Когда мне исполнилось шестнадцать, он сбежал с дочкой мельника. Мой отец не дал им разрешения жениться, но сыну свинопаса, как видно, до смерти хотелось назвать ту румяную девицу своей женушкой. И его желание сбылось.

— Как так?

— Отец послал за ними погоню, и их, конечно, поймали. Девку поучили плетьми, да и отпустили, она потом вышла замуж за старшину каменщиков и родила кучу ребятишек. А вот моего друга казнили.

— За что?

— За то, что пошел против воли князя. Его хотели колесовать, но я упросил отца, чтобы к нему проявили снисхождение. Отец согласился — но с одним условием. Он сказал, что если я хочу помочь своему другу, то должен казнить его сам. С одного удара отсечь ему голову — тогда он мучиться не будет.

Влад смотрел на князя, ожидая, что тот скажет: «и тогда я помог сыну свинопаса бежать». Но князь погрузился в молчание.

— И что ты сделал? — робко спросил, наконец, Влад.

— Разумеется, я исполнил волю отца.

— Отрубил голову своему другу?

— С одного удара. Он даже не успел понять, что случилось. А я с тех пор никого больше своим другом не называл.

Эта история запала Владу в душу, и теперь, играя с мальчишками, он все чаще ловил себя на мысли: получилось бы у него сделать с Матеем или Романом то же, что сделал отец с сыном свинопаса? Уверенности у него не было. Когда кто-то из друзей побеждал его в бою на деревянных мечах, Влада охватывала мгновенная злость: как же так, я ведь старший сын князя, меня учат лучшие мечники Валахии, не может какой-то холоп быть искуснее в схватке! Вот отрублю тебе руку, чтобы впредь знал, как проявлять неуважение к своему господину! Но ярость быстро проходила, гнев стихал, трезвый рассудок снова брал верх над горячим нравом княжича. Значит, говорил он спокойно, ты плохо учился у своих наставников. А то, что тебя одолели, должно послужить тебе еще одним уроком. Отец же не гнушается биться со своим старым гайдуком Батей и бранит его, если тот сражается вполсилы. А если рубить руки всем подряд, то скоро не останется никого, кто поднял бы меч на защиту своего князя.

Потому-то он и не был уверен, что сможет поступить так же, как когда-то отец. Занесет секиру над головой того же Матея, а тихий голос рассудка шепнет ему: не делай этого, Влад, этот холоп тебе еще пригодится. Убить человека просто, а вот воскрешать из мертвых только Бог умеет, ты же не хочешь дойти в своей дерзости до того, чтобы равнять себя с Господом? И задрожит рука, сжимающая секиру, и увидят все, что он — слабый властелин, недостойный зваться князем Валахии. Отец ему с самых ранних лет повторял: лучше десять раз показать себя жестоким, чем один раз — слабым. Кресло князя держится на плечах его самых преданных, самых приближенных слуг — бояр, людей боя, каждый из которых убил больше врагов, чем чаш с вином на пирах выпил. Это смелые, отчаянные, верные люди — но верность они хранят лишь до тех пор, пока служат сильному правителю. Слабый их не удержит, слабого они сожрут, как волки — загнанного оленя, и самый сильный из них займет княжье кресло. Так было всегда, говорил отец, так повелось с Каина и Авеля, когда тот, у кого в руке камень, первый раз убил того, у кого камня не было.

Влад пытался доказать себе, что может быть сильным. Он придумал игру в суд, по правилам которой виновный в преступлении (вину, конечно, нужно прежде доказать) получал настоящее наказание розгами на конюшне. Первым приговор получил рябой Захария по прозвищу Шелуха: двадцать ударов за то, что стянул на кухне крынку сливок для своей больной сестры. Влад сек его сам, с оттяжкой, как всегда делал Гуго Игнациус, их ненавистный ментор. Получилось: Шелуха орал и брыкался, на спине его вспухали багровые рубцы, а на последнем ударе парень прокусил от боли губу. Но большого удовольствия Влад не получил: подумаешь, высек приятеля! Тоже мне, великий правитель. Выносить приговор ему понравилось больше: сидеть на высоком деревянном стуле и смотреть сверху вниз на распростертого у ног Шелуху, понимая, что тот весь превратился в трепещущее ухо, ожидающее решения своей участи. И все равно все это было не то.

Тогда он попробовал утопить щенка.

Одна из отцовских гончих, Ласка, ощенилась в конце весны. Влад выпросил у псаря самого красивого, коричневого с белыми подпалинами щенка — соврал, что отец позволил ему взять собаку. Щенок был крупный, с упрямой лобастой головой и все время норовил вылизать княжичу лицо. Влад возился с ним целый день, пока не почувствовал, что щенок ему по-настоящему нравится. Тогда он отнес его к запруде за мельницей, туда, где под пологим берегом прятался глубокий — взрослому человеку по затылок — омут.

— Я буду князем Валахии, — сказал он щенку. — А ты всего лишь глупый пес. Я приговариваю тебя к смерти.

Щенок смотрел на него умными ореховыми глазами. Владу казалось, что он все понимает. Но он не скулил и не просил о пощаде. Княжич лег на траву, стиснул зубы и опустил щенка в воду, придерживая его за шею и за спину.

Щенок начал барахтаться. Он вырывался, сучил лапами, и Владу пришлось до судороги сжать пальцы, чтобы щенок не выскользнул у него из рук. Он смотрел, как бьется под водой коричнево-белое тельце. Этот безымянный щенок мог бы вырасти в большого, красивого и сильного пса, обожающего своего хозяина. Охотился бы с ним, загонял для него дичь. А по вечерам лежал бы под его креслом и скалил зубы на тех, в ком чуял недобрые намерения.

По лицу княжича текли слезы. Когда щенок начал слабеть, он не выдержал и вытащил его из реки. Швырнул на траву и сам упал рядом. Щенок отрывисто кашлял, выплевывая воду. Влад его ненавидел. Проклятый недопесок похоронил его надежду стать сильным и жестоким правителем. Валахия — суровый, жестокий край, и люди в нем живут жестокие и суровые. Как он может надеяться стать их повелителем, если даже собаку утопить не сумел?

Он почувствовал, что кто-то слизывает с его щек позорные, жгучие слезы. Щенок. Он подобрался совсем близко на дрожащих лапах и тыкался в лицо Владу своей лобастой головой.

— Уйди, — сказал ему Влад. Но щенок не ушел, а продолжал лизаться. В конце концов Влад прижал его к себе, спрятал под рубаху, и щенок постепенно перестал дрожать.

Вечером он положил его к себе в кровать, а на следующий день Раду, сгоравший от зависти, наябедничал Гуго Игнациусу, и про самоуправство Влада стало известно отцу.

— Кто позволил тебе взять моего пса? — спросил отец ровным голосом, когда Влада привели к нему в Обеденный зал. Он ел в одиночестве, сидя в торце длинного и широкого стола, за которым во время пира могло разместиться пятьдесят человек. Перед князем стояла простая глиняная тарелка с мамалыгой и деревянный кубок с вином.

— Никто, отец, — ответил Влад, стоявший в десяти шагах от отцовского кресла. За ним, длинный и сухой, как жердь, возвышался ментор Гуго Игнациус, за большие деньги выписанный из Саксонского княжества. — Я сделал это по собственной воле.

— Ты совершил кражу, сын. — В голосе князя не было ни злости, ни удивления, и Влад подумал, что именно таким голосом и должен говорить судья. — Ты знаешь, что полагается за кражу в моем княжестве?