Молот Ведьм

— Ну, приводите её в себя, а не пяльтесь так. — Каноник перестал смеяться. — Смотрите-ка, уставился как баран…

Врач встал около лежащей на столе женщины и начал натирать её виски мазью, которую щедро набирал из одной из баночек. Потом осторожно вытащил пробку у одной из бутылочек и помазал жидкостью её ноздри. Женщина внезапно дёрнулась, закашляла и застонала. Сразу после этого начала отчаянно плакать.

— Может намазать ей стопы успокаивающей мазью? — тихо спросил лекарь.

— Не умничай, браток. — Каноник нетерпеливо замахал рукой. — Иди, сядь там в углу, ибо наверняка сейчас снова понадобишься.

Тинтарелло допил до конца вино из кубка и встал, с громким шумом отодвигая стул. Подошёл к женщине и встал над ней.

— И что, мерзкая ведьма? — прошипел он. — Как-то твой хозяин, дьявол, не хранит тебя от мук. Будешь теперь говорить или мне позвать палача?

— Нет, нет, нет, — залепетала она. — Умоляю вас, не велите меня мучить. Я невиновна. — Слёзы текли по её щеках и подбородку. Она вся тряслась, как в приступе лихорадки.

— Невиновна? — Каноник взялся пальцами за её сосок и закрутил его так сильно, что она закричала от боли.

Он измывался над ней какое-то время, вглядываясь с интересом в её лицо, после чего отпустил и вытер руку о край сутаны.

— Пытаемые это мои лучшие певцы, — заметил он, бросив взгляд на семинаристов, а те громко засмеялись. — Разогрей-ка клещи, брат мой, — приказал он палачу.

Тот усердно кивнул головой и зазвенел инструментами в жаровне.

— Сию минуту, ваше преподобие, — пробормотал он.

Я смотрел на работу каноника с отвращением. Такой человек, как он, позорил веру и позорил профессию судебного следователя. Если бы я увидел ведущего себя подобным образом инквизитора, поверьте мне, любезные мои, сейчас же запретил бы ему допрашивать и написал бы соответствующее письмо Его Преосвященству.

— Расскажешь нам, как ты сожительствовала с Сатаной, распутная девка. — Каноник наклонился к допрашиваемой, а его рука забрела на её передок. — Как он впихивал тебе туда свой козлиный, вонючий срам…

— Идём отсюда, — решил я. — Мы уже достаточно увидели.

Я повернулся и тихо открыл дверь. Андреас послушно направился за мной.

— Ненавижу лишь одно, — сказал я тихо, но явственно. — Людей, которые испытываюь наслаждение, причиняя боль другим.

— Да-ааа. — Покачал он головой. — Я ещё в Академии слышал историю о твоей собаке, ког… Он поднял голову, но увидев мой взгляд, оборвал на полуслове. Закрыл рот чуть ли не со стуком и нервно заморгал. Я обхватил левое запястье пальцами правой руки, чтобы он не увидел, как у меня задрожала рука.

— Прости, пожалуйста, — сказал он. — Я не хотел тебя задеть… — Неужто я услышал страх в его голосе?

— Ты не задел меня, — спокойно возразил я. — Но я не люблю это вспоминать, поэтому сделай милость, не касайся этого.

— Конечно, Мордимер, — согласился он поспешно. — С другой стороны, я слышал, что Витус плохо кончил. Говорят, — он понизил голос, — его поймали на проповедовании ереси.

— Я тоже так слышал, — произнёс я безразлично.

— Разве это не страшно? Заблуждающийся инквизитор? — Андреас неверяще покрутил головой.

— Каждого из нас отделяет лишь шаг от вечного проклятия и неизмеримо долгая дорога к святости, — ответил я, размышляя, действительно ли Кеппель не знает о моём участии в разоблачении Витуса Майо, или же он только изображает неведение.

Мы спустились по лестнице вниз, а потом, провожаемые бдительными взглядами охранников, оказались во дворе. Толпа за изгородью ещё больше увеличилась, а крики, плач, мольбы и проклятия просто оглушали. Мы протиснулись наружу. Люди, собравшиеся перед ратушей, как бы страх потеряли перед инквизиторскими инсигниями. Обычно при виде инквизитора люди стараются оказаться от него как можно дальше, а здесь они просто льнули к Андреасу. Не доходили до того, чтобы дёргать его за рукава мантии, но заступали нам дорогу, громко выкрикивали какие-то фамилии, умоляли о заступничестве, что-то объясняли взволнованными голосами, старались всунуть в руки документы с прошениями и просьбами. Какая-то тучная мещанка, громко причитая, рухнула перед нами на колени, а Андреас споткнулся о её вытянутые руки и чуть не упал. Лишь это спровоцировало его отреагировать.

— С дороги! — рявкнул он во весь голос. — Именем Святой Службы! Прочь! — Он хватил кулаком ближе стоящего, а его лицо искривилось в гримасе бешенства.

Нам удалось продраться через самую густую толпу, и мы вошли в боковую улочку. Только там нас настигла девушка в светлой, запачканной епанче, с растрёпанными волосами и синевой под глазами от усталости или недосыпания. Она была худощавой и невысокой, а её осунувшееся лицо было искажено мукой.

— Уважаемый господин, пожалуйста… — Как странно, она обратилась ко мне, хотя это ведь Кеппель щеголял в официальном наряде, а я был без инквизиторских инсигний. В её слабом голосе было столько отчаяния и одновременно надежды, что я остановился, хоть Андреас и дёрнул меня за рукав.

— Чем могу вам помочь? — вежливо спросил я.

— Моя сестра, господин. Не знаю, что происходит с моей сестрой. Её арестовали три дня назад, и никто не хочет ничего сказать… — она говорила так быстро, будто хотела сказать всё, что ей было сказать, прежде чем я прерву её либо оттолкну.

— Как зовут твою сестру? — спросил я.

— Эмма Гудольф, господин! Эмма Гудольф! Она невиновна, клянусь, что она ни в чём не виновата. Её забрали утром…

Я положил ей руку на плечо, и она замолчала.

— Как твоё имя, дитя?

— Сильвия, господин, — прошептала она.

— Послушай меня внимательно, Сильвия. Если хочешь сохранить жизнь, больше не расспрашивай о сестре, не пытайся её увидеть и не ходи в ратушу. Ей не поможешь, а можешь навредить себе. Поняла?

Она смотрела на меня, и её глаза наполнялись слезами, которые вскоре начали течь ручейком по щекам.

— Никого никогда не обидела, — зарыдала она. — Всегда была такой милой и доброй, и невинной. Всё время помогала людям, я даже говорила ей: «Эмма, успокойся, ибо когда тебе понадобиться, никто не поможет». — Она вцепилась в рукав моего плаща. — Умоляю вас, помогите ей, господин. Умоляю вас во имя Христа, Господа нашего единого и всех святых!

— Тш-шшш, — сказал я. — Успокойся, Сильвия. Обещаю посмотреть, что можно сделать. Но ты сиди дома и займись своими делами. Поняла?

— Поняла. Да благословит вас Бог, господин. Эмма Гудольф, не забудьте. Эмма Гудольф! — она продолжала кричать нам вслед, когда мы уходили.

— Вот это совпадение! — проворчал Андреас. — Невероятно, правда?

— Почему? Наверняка приставал ко всем, кто выходил из ратуши, поэтому было бы как раз странно, если бы не попала на нас. Можешь выполнить мою просьбу, Андреас?

— Да?

— Вели узнать, где живут сёстры Гудольф, будь добр.

— Как пожелаешь, — буркнул он. — Но я не советую тебе в это вмешиваться. И ты знаешь, и я знаю, что девушка невиновна. Но и ты знаешь, и я знаю, что это не имеет значения.

Мы с минуту стояли молча, а потом он обратился ко мне.

— Если не обидишься, Мордимер, то я позволю дать тебе один совет.

— Только глупец не слушает советов, неважно, хороших или плохих, потому что каждый несёт в себе урок, — ответил я нравоучительно, а он улыбнулся.

— Я слышал, что временами ты излишне… — он прервал, явно ища слова. — Излишне мягок к обвиняемым.

— И речи нет о мягкости, — резко ответил я. — Моё дело искать истину и созидать закон и правосудие. Хотя обычно, к моему прискорбию, это понятия взаимоисключающие.

— Да. Извини, если я тебя обидел.

— Ты не обидел меня, — возразил я.

Я задумался, откуда он мог получить такие сведения. Действительно, я не был скорым на суд человеком и не видел нужды доверять всяким глупым обвинениям. Злые соседи, завистливая семья, обманутые любовники — такие люди уж слишком часто пробовали использовать веру для своего личного крестового похода. И уж слишком часто Скамьи города и герцога прислушивались к этим глупостям. Но меня учили отделить плева от зёрен, и поэтому случалось не раз и не два, когда я вытаскивал кого-то из пыточной или с костра. Но всегда только тогда, когда я был полностью уверен в его невиновности, или правильнее сказать, в малой степени вины.