Слуга царю...

ого калейдоскопа, картину…

— Все фиксируется? — не отводя освещенного потусторонним сиянием лица от феномена, деловито поинтересовался Агафангел Феодосиевич у Смоляченко, замершего рядом с совсем по-детски открытым ртом. — Видеозапись? Приборы?..

— Конечно, — ответил за потерявшего ощущение реальности «восходящего светилу квантовой физики» академик Мендельсон. — Все приборы в норме, я уже проверил…

— А это самое?.. — спросил из-за спин ученых Бежецкий. — В норме?..

— Абсолютно! Никаких отклонений от ординара, даже странно. Можете не беспокоиться за свое «это самое»…

Нерешительно прозвучавший на фоне буйства потусторонних сил смешок будто спугнул «иллюминацию».

Так же внезапно, как и началась, вакханалия световых эффектов оборвалась, и на зрителей рухнула темнота, тут же сменившаяся неярким после увиденного светом прожектора.

Разрытый артефакт никоим образом не изменился. Александр со своего места видел даже брезентовую рукавицу, брошенную кем-то из беспечных ученых на краю прямоугольного углубления, оставшегося на месте снятой плиты.

— Что это было? — робко подал кто-то голос, но из-за волнения он так дрожал, что обладателя невозможно было определить.

— Вероятно, какой-то физический процесс, связанный с теми самыми флюктуациями, — авторитетно сообщил во всеуслышание профессор Николаев-Новоархангельский, подходя к самому холму и приседая на корточки перед выемкой. Еще секунда, и он протянул бы руку, чтобы пощупать ее дно…

Какая-то мохнатая тень кубарем выкатилась из темноты и, с недовольным ворчанием отпихнув физика-помора от раскопа, воткнула длинную палку в самый центр прямоугольника.

Жердь в руках Тунгуса (а это был, конечно, он) на глазах онемевших от изумления ученых, не встречая никакого сопротивления, легко уходила в глубь выстилающей дно выемки скальной породы, о которую тупились самые твердые инструменты…

8

— Дывысь, Грицю, який гарный жупан на сим хлопци!..

Сознание, а вместе с ним и окружающий мир возвращались к Владимиру постепенно, склеиваясь из каких-то вроде бы ничем не связанных осколков: дуновения ветерка, надо сказать довольно сырого и неприятного, ощущения чего-то жесткого, холодного (даже ледяного) и неровного под спиной, малороссийского говора, невозможного здесь по определению…

Стоп! Малороссийского?..

Разомкнуть глаза удалось с трудом и далеко не с первой попытки, что добавило к небогатой коллекции ощущений еще и яркий, режущий глаза свет…

— Да вин живый, Опанасе! Дывысь, як зенками лупает, курва крымчаковская!..

— Я вот ща ему полупаю!..

— Ни, Опанасе, не можно… Вин же тоже чоловик, хучь и крымчак… Треба до куреня волочь.

— Господа… — Язык ворочался с трудом, словно примороженный к гортани. — Господа, помогите мне…

— Да вин же на москальской мове лопочет, Грицю! Слухай!

— А як же крымчак?..

— А мабуть вин и не крымчак. Слухай, чоловик, ты кто: татарин чи москаль?..

Глаза наконец привыкли немного к яркому свету, и Бекбулатов разглядел смазанные очертания