Печать на сердце твоем

лье впереди.

Самое время было заняться тем, до чего за суетой походной руки не доходили. Хотя бы Ярчуком. И в первую очередь Ярчуком.

Оказавшись на борту чернобокой румской лодьи, венет

забился в самый дальний закуток и словно в спячку впал. Згур видел — «чугастру» не по себе. Он единственный отказался надеть новый плащ и остался в своем мохнатом полушубке, походя в нем на заблудившегося медведя-шатуна. С «катакитами» речей не вел, разве что с Чудиком, и то изредка. Фрактариям венет тоже не полюбился. Для всех он был «комитов слуга», чье имя быстро переиначили в «ярта-ка». Вначале Згур думал, что румы просто не могут выговорить венетское слово, но вскоре узнал: «яртак» означало «упырь». Згур даже обиделся за своего бородатого спутника. Странен, конечно. Но не упырь же!

Венета он нашел на его обычном месте — в самой глубине, у небольшой железной печурки. Ярчук сидел нахохлившись и даже шапку не сняв, хотя от дров шел жар, хоть без рубахи ходи. На Згура «дикун» даже не взглянул, только чуть подвинулся, словно приглашая. Згур подумал, присел рядом, помолчал.

— Скучаешь? — поинтересовался он наконец, сразу же сообразив, что не так начинать надо. Венет еле заметно повел плечами:

— Этого, боярин, сроду не умел. Мозгую, чуток… В самый раз было посмеяться над лохматым «мозгляком», но Згур, конечно, сдержался.

— О жизни?

— О ней. Плохо, когда от стаи отбился…

Сказано было так, что Згуру на миг показалось, будто рядом с ним сидит волк — или косматый одичалый пес. Ярчук.

— Но ведь люди не стаями живут!

— Стаями, боярин, — Ярчук вздохнул, поскреб бороду. — Назови, как хошь, а все одно стая выходит. И в каждой стае — свой лад. Всего-то и надо — обычаи знать да лад блюсти. Вот ты, боярин, горазд надо мной смеяться…

Згур хотел возразить, но не решился. Ведь и вправду…

— И фрактарии эти на меня косятся. Али, думаешь, не вижу? И одежа не та, и борода с власами, и молюсь по-иному, каждой коряге поклоны бью, и мертвяков третье-нощных привечаю. Ровно леший какой…

Странно, в голосе венета не слышалось обиды. Скорее Ярчук был удивлен, словно родитель выходками своих чад малых да неразумных.

— А ведь отчего так? Оттого, что я по обычаю своей

стаи жить тщусь. Так мы, венеты, испокон лад блюли. Вот ты, боярин, зашел бы в деревню нашу в своей одеже, да с бородой скобленой, сказал бы «Чолом!». Смеху б было! Да смех-то ладно! А вот огню б не поклонился, пса ногой пнул, так и обида бы вышла…

Згур задумался. Все верно, в каждой стае свой лад.

— Ну, извини, Ярчук! Ничего, скоро домой вернешься, а там и стаю разыщешь…

— Не разыщу! — голос венета прозвучал сурово, плечи сгорбились. — Сгинул род наш! До останней люди сгинул. И остання людь — то я и есть. Потому и блюду все, что некому боле. Пока я ладу давнему верен, то и род не погас. А смеяться хочешь, боярин, так смейся. Мое дело простое — тебя беречь год да еще год. А там…

Ярчук не договорил, откинулся назад, с трудом сдерживая подступавший кашель. Хворь не ушла, лишь