Слуга царю...

авливая жестом залязгавших за его спиной затворами соратников, Бежецкий сделал шаг по направлению к странному человеку, смутно напоминавшему кого-то знакомого. Вот и вицмундир на нем…

— Извольте вот… К стопам вашим припадаю…-лихорадочно бормотал субъект, все стараясь всунуть в руки Александра свою сияющую ношу. — В чаянии справедливого и милостивого суда, аки архангела Гавриила с мечом огненным мню…

— Князь Карпинский? Аристарх Леонидович! — узнал наконец в дрожащем слизняке бывшего заносчивого вельможу Александр. — Не вы ли, князь, предлагали мне давеча сдаться на милость победителя?

— Страхом обуян был и помрачением разума, — твердо заявил низверженный столичный голова. — Паки диавольскою властью…

— Говорите понятным всем языком, князь, — брезгливо отстранился Бежецкий. — Вы что, в духовной семинарии обучались?

— Отдал дань в отроческие годы, — не стал отпираться Карпинский и снова попытался впихнуть свое «что-то» в ладонь собеседника. — Вот… Возьмите… Не откажите милосердно…

Александр наконец разглядел, что за штуковину сует ему челкинский лизоблюд.

— Да вы никак орденом Андрея Первозванного меня решили наградить, господин генерал-губернатор?! Не много ли о себе возомнили? — и обернулся к своей свите. — Возьмите-ка его…

Еще минута, и бывший генерал-губернатор забился, брызжа слюной, в стальных руках решительных и вооруженных людей, покрытых пылью и пороховой копотью.

— Это ошибка!.. Я невиновен!.. Я только подчинялся Насилию!..

Бежецкий уже забыл про него, двигаясь дальше, но обернулся на пороге, услышав.

— Отпустите меня! Я знаю, где узурпатор!..

— Не врете?

— Христом богом клянусь! — Князь задергался в руках держащих его людей еще сильнее, пытаясь перекреститься. — Матерью своей клянусь, детьми и внуками! Здоровьем и благополучием их во веки веков!..

Александр кивнул:

— Отпустите его.

Внезапно отпущенный на свободу Карпинский рухнул на четвереньки и так, по-собачьи, подбежал к Бежецкому, только что не виляя хвостом. Он готов был облобызать грязные ботинки победителя, но тот брезгливо отстранился:

— Ведите же нас, князь… Только, ради бога, встаньте на ноги. Неудобно как-то…
* * *

Когда последние солнечные лучи на исходе этого заполошного и сумбурного дня, найдя щелку в плотно затворенных шторах, окрасили в ярко-красный цвет стену скромно обставленной комнаты, где в окружении многочисленных приборов и медицинских приспособлений, опутанный проводами и трубками, словно щупальцами спрута, пробужденного к жизни стараниями жрецов Асклепия, лежал самодержец, бледный и спокойный, будто мраморный памятник самому себе, вдруг тревожно замигали лампочки, запели трели сигналов, заверещали перья самописцев, начавших тут же покрывать бумажные ленты своими невразумительными кривыми…

Медики, окружившие постель своего высочайшего пациента, так долго не подававшего признаки жизни, с трепетом увидели, как впервые за много дней дрогнули и приоткрылись глубоко запавшие глаза, пока еще пустые и бессмысленные,