Ульфила

.

А императоры-соправители, что в Сирмии договариваются, как править им и как с бедами совладать, — один другого краше. Грациану до зрелых лет еще десятка недостает; талантом одарен, а в голове еще ветер. Феодосий, хоть и в мужеских летах (тридцать три года сравнялось), но с виду таков, будто душа вот-вот с телом расстанется.

Договорились обо всем, карту Империи надвое раскроили и на том расстались. Грациан в Тревир помчался — готские банды усмирять; Феодосий же в Константинополь двинулся.

Добрался Феодосий до Фессалоник и слег там в болезни, почти безнадежной.

Фритигерновы вези, прознав про то, сразу же умножили свою свирепость и растерзали Македонию и Ахайю, точно дикие звери.
* * *

Ждали конца света, стиснутые со всех сторон полчищами варваров. Ничто не приносило успокоения. Едва поднимался над полем урожай, как уничтожало его варварское нашествие, либо пожар.

И в церкви не находили покоя, ибо раздор царил везде, где только сходились двое или трое во имя Христово. Каждый стремился насадить свое, а чужое подавить и истребить.

Куда ни кинешь взор, везде какая-то скверная погода. Вот и новый государь, едва приняв власть, захворал.

Жаль молодого Феодосия. Простерт на богатом ложе, сам — худой, как щепка; под одеялом будто и тела никакого нет. Только глазищи черные на пол-лица, и огонь в них лихорадочный.

Боится умирать Феодосий. Зачем только из Тарракона уехал! Сидеть бы сейчас в старом доме, смотреть в окно на знакомый сад. А вокруг ходили бы старые рабы и домочадцы, да братья и сестры, отцом от наложниц на свет произведенные. Родное бы все, знакомое видеть, а не чужие эти лица. Не угасать бы ему, Феодосию, в чужих комнатах, где не им надышано и обжито.

Домоседом был Феодосий, кочевой жизни не любил. Насиженное гнездо покинуть — для него нож острый. А отец с юности походами мучил, все к солдатской жизни приучать пытался.

И вот снова занесло Феодосия на чужбину, в Фессалоники— Солунь. Что он только делает здесь?

Ах, неужели непонятно — что. Умирает он.

Прислужница заревана, от слез опухла вся — жаль ей молодого государя. Такая-то мука, такое-то страдание в глазах его. Щеки у девушки толстые, коленки толстые, косы толстые.

— Выпей, батюшка.

Горячего к губам подносит.

Феодосий пьет, благодарно гладит ее по руке и бессильно в перины падает.

— Позови мне епископа. Не хочу некрещеным умирать.

Девушка руку свою целует там, где невесомые пальцы императора коснулись.

— Бегу, батюшка.

Топот крепких здоровых ног.

Убежала.

Прикрыл глаза Феодосий, поискал в себе силы жить. Не нашел. Хотел заплакать по жизни своей, но и этого не дано ему было, обессилел от жара.

И вот — шелест длинных одежд, четкие и в то же время легкие шаги. Встрепенулся молодой государь, вздрогнул. Вспорхнули ресницы его — длинные, черные, точно траурные бабочки поднялись с бледных щек.

И встретился взглядом Феодосий с епископом Фессалоникским

— Ахолием.

* * *

Не то диво, что Феодосий, умирая, крещение принять