Тридцать один

Душегуб передёрнул крыльями и, замахав, взмыл над землёй, поднимая вихри пепла.

– Не туда! – взвизгнул Евлампий. – Его мысли в пузыре!

Я повернулся к шару. Внутри взошёл одуванчик. Выросла завязь. Распустился оранжевый цветок. Закрылся бутон. Засохли лепестки. Продёрнулся белый пух. Созрели, потемнели и уплотнились семечки. Вот бы в жизни так помидоры росли, никто бы бед не знал. А то только одуванчики так самоотверженно прут. Цветок распахнулся, качнув белой головой, и запел голосом Душегуба:

– Замерзает одинокий одуванчик на ветру.

Потерял и кров, и пищу, проиграл свою игру.

На прощание, еле слышно, скажет тихое: умру!

Его тянет ближе, ближе к раскаленному костру!

– Он ещё и разговаривает? – удивился я.

– Он много чего может, – согласился голем.

– Пурум бурум буру. Было плохо поутру, – фыркнул Оливье и пополз прочь.

Прогремевшее над полем заклятье вконец обозлило чёрного фея. Красивое лицо исказилось до неузнаваемости, а крылья разрослись над поляной и, забились, поднимая воздушные вихри. От взмахов взлетели уцелевшие семена одуванчиков и сокрушительной волной покатились на нас.

В пузыре под белыми шапками, кривилось и отчаянно рыдало лицо архивариуса.

– Что за нытьё? – опешил я.

– Фей развеял его магию и ударит… – попытался голем.

Договорить он не успел. Крылья Душегуба завертелись черными смерчами, цунами из белых пушинок выросло до небес и оглушительно шелестя рухнуло на нас.

Я прыгнул на землю, закрыв голову руками. По затылку прокатился шуршащий вал и унёсся прочь. Похолодевшая спина не хотела разгибаться, но любопытство победило, и я высунулся из травы. Туча белых семян облепила архивариуса, накатывая на него шелестящими волнами, а пузырь всё ещё парящий над его головой, показывал бой. Белоснежные крошки с белыми крыльями штурмовали седую крепость. Цеплялись длинными, длиннее их собственных тел, когтями за стены, и из камней сочились пурпурные, сияющие ручейки. Крепость в ответ крючила похожие на рот ворота, и скалила острые шипы на решётке, а набрав воздуха в казематы, неожиданно дунула, разметав пушинки направо и налево.

– В Императорском университете исследований, – задумчиво заметил голем, – полагают что магический поединок проходит в уме волшебников, а мы видим – лишь отражение внутренней битвы.

– Маги дерутся понарошку? – запутался я.

Израненная крепость вырвала из земли каменные ноги и, поднявшись, двинула одной из стен, с остроконечной башней на конце, по алебастровому клину.

– Берегись! – крикнул Евлампий.

Пришлось сигать на землю. Я толком не разглядел угрозы, но над головой проскочил белый от пушинок ветроворот и унёсся ввысь.

Выглянув из травы, я вжал голову в плечи. Одуванчиковый вихрь возвращался, а из-под белоснежных, пушистых шапок торчали тонкие лапы с длинными когтями.

Кажется, я начал разбираться в знаках. Не такие уж они мудрёные, как настаивал голем. Крепость — это архивариус, а когтистые создания – одуванчики. Колдуны, конечно, странные и воображение у них чудно?е, непривычное для блёклого, но без особых неожиданностей.

– Безупречное чарование! – с упоением отметил голем.

Некоторым чем страннее, тем больше нравится.

По пузырялогии выходило, что архивариус отбросил заклятье Душегуба, но одуванчики вернулись и готовили контратаку. Я не знал, куда смотреть. В пузыре, над полем пронёсся архивариус. Не как крепость, а в стариковском обличье. Вместо крыльев к рукам липли семена одуванчиков. Раздуваясь, как паруса, они несли его среди облаков в бесконечную синеву. Изо рта Мровкуба вырывались клубы пара, а кожа на руках и ногах покрылась коркой голубого инея.

– Не останется и пепла в костровище поутру.

Это страшно, это жутко. Вы поверьте, я не вру.

Всё что было, есть и будет по порядку соберу,

Навсегда его стенанья я из памяти сотру.

Пели пикирующие одуванчики.

Оторвавшись от зримого боя, я огляделся. Мысли опережали жизнь. Противники пока не схватились, а наоборот разошлись по дальним концам поляны. Архивариус сложил руки на груди прожигая взглядом подлетающие пушинки. Его обволакивал голубой пульсирующий ореол, и когда белое облако налетело вновь, оно мгновенно осыпалось на землю ледяными комочками.

Всё как в пузыре.

Ко мне подполз Оливье.

– Доволен, волногрыза тебе между пальцев? – зло крякнул он. – Радуешься?

– Чему? – удивился я.

– Вытянул тварь из междумирья!

– Кого? – не понял я.

Оливье вздохнул, закатив глаза.

– Надо помочь фею, – разборчиво объяснил он.

– Он же нас погубить… – возразил я.

Приподнявшись, дядя схватил меня за плечо.

– Крысёныш, ты правда не сечёшь? Если тварь победит, а она победит, худо будет всем!

– Как же? Что сделаем? – вмешался Евлампий. – Они так молниеносно колдуют, что были бы у меня волосы, непременно встали дыбом!

– А если бы были мозги…

Фей взмахнул крыльями и яростный крик ветра заглушил слова Оливье, поднимая одуванчики на врага. Ледяные комочки раскалывались и, раскручиваясь, взметали острые иглы когтей. Вместе с ними взлетали чёрные хлопья сажи, и перемешиваясь с белоголовыми пушинками, кружились и переплетались в сером смерче.

Шар засверкал, высветив каменистую долину. С одной горки катились два пурпурных пятнистых яйца, с другой сбегал кружащийся серый вихрь. От столкновения у одного лопнула скорлупа, и из неё выплеснулась мгновенно зажарившаяся яичница. Я замотал головой, голод даже магию переборет. Смерч всосало в пустое яйцо, а из-под скорлупы второго проклюнулась уродливая голова. Пурпурный дракон зашипел, и выбравшись на волю, брызнул огнём.

Оторвавшись от пузыря, я заметил, как изо рта архивариуса изверглось багровое пламя. Взвилось, изогнувшись дугой, и выплеснулось на фея сзади.

Душегуб вскрикнул, подогнув левое крыло.

– Я предупреждал! – закричал Оливье.

– Как помочь? – забеспокоился Евлампий.

– Вырвем тварь из архивариуса, тогда фей изгонит её в междумирье.

Заложив раненое крыло за спину и пустив в архивариуса несколько агатовых молний, чёрный фей начал отступать к перевёрнутому дереву.