Синельников и холодильник

Да, прав Старик, дело и вправду дрянь. Ни справа, ни слева не обойти, высунуться из-за угла и пальнуть тоже не выйдет, Сахно мои молодецкие прыжки наблюдал, приготовился, а мне с правой руки стрелять отсюда дьявольски неудобно. Хуже того. Друг Саша, видя и зная, что напрямую ни ему, ни мне не прицелиться, сейчас с охотничьим азартом выманивает меня, стоя без прикрытия – старый СМЕРШевский трюк, и если Сахно этот трюк знаком, значит, он действительно парень куда более подкованный, чем мы предполагали, и с ним шутки плохи.

Что ж, придется скакать обратно через коридор, потом выехать назад – опять-таки на спине – и палить «плоским» пистолетом. Это моя любимая фигура и, надеюсь, мне повезет, потому что если я не уложу его с первого выстрела – смилуйтесь, святители-угодники Карл Вальтер и сыновья, и ты, Георгий Люгер-победоносец, не допустите погибели старого солдата – а у него что-нибудь девятимиллиметровое, мне в любом случае каюк, потому что маслину такого калибра здешние картонки не удержат.

Ну, с Богом. Единое мне осталось упование – я буду бежать от него слева направо, а любой, хоть чуть-чуть поживший в Москве, быстро познает ту истину, что стрелять с поворотом вправо намного труднее, чем с поворотом влево – такими уж нас сотворил Господь.

Я сиганул изо всей мочи и для начала проехался на коленях, будто лезгинский танцор, затем, как герой «Насморка», прыгнул спиной вперед и проехался уже на лопатках, вылетев едва ли не на середину прохода. Выбросив руку с моим любимцем «девяносто девятым», я уже до половины выбрал ход спускового крючка – и все-таки не выстрелил. Уж больно странное зрелище мне явилось.

Великий физик Александр Сахно, он же Пономарев, стоял в конце коридора, расставив ноги, свесив руки и запрокинув голову. Никакого оружия при нем не наблюдалось. Одет он был в далеко не новый спортивный костюм и спортивную же куртку; если верить его брюкам и кроссовкам, совсем недавно он блуждал по какой-то грязи, но сейчас выглядел гордо и даже торжественно, а моего присутствия, похоже, вовсе не замечал.

Я знал, что нарушаю приказ и обманываю чаяния полковника Богуна, знал, что на подходе волкодавы из спецназа ГРУ с заданием ликвидировать особую группу следователей МВД, но поделать с собой ничего не мог. Встал; согласно наставлению, поднял пистолет через ноги мишени, ухватив для верности еще и второй рукой, упер левый указательный палец в соответствующие зубчики предохранительной скобы, и пошел, как дурак, навстречу Сахно.

Что я имел в виду, черт разберет. Хотел сократить расстояние с предельного до оптимального? Собирался выполнить просьбу Игорька и задать несколько наводящих вопросов? Свежа была память о последней злополучной стрельбе – недаром же я давал клятву? Или просто дрогнула рука стрелять в безоружного человека?

Хорошо, а что спрашивать? Сквозь афганский бред и скачущие в мозгу строки Пушкина пробились мои любимые бесконтрольные ассоциации, вдруг вспомнился какой-то бывший красноармеец, поклонник классово враждебной кулинарии, который, в точности как я сейчас, прищучил белогвардейского повара, шефа ресторана и хранителя древних секретов княжеской кухни, наставил на того наган, или уж как там вышло, и закричал громким голосом: «Говори, сволочь, мясную начинку!»

Открой тайну информационного поля! «Золотой ключик» какой-то, н-да, скверный из меня Буратино, кажется, и впрямь сюда надо бы Игорька; может, напрасно мы со Стариком предотвратили битву двух школ теоретической физики? Впрочем, наш питомец физтеха должен сейчас, по моим расчетам, подлетать к заводу с паром из голенищ.

Осталось метров семь, что же я творю, спрашивать не спрашиваю и стрелять не стреляю, теряю время; Сахно стоит, как глыба, не шелохнется, глаза вроде бы закрыты, у него не очень-то поймешь, и вид такой, будто слушает Второй концерт Рахманинова. И вот я наконец разглядел.

По всему его телу, снизу вверх, катились какие-то бугры, то побольше, то поменьше, распирали одежду и выпучивались на лице. И вот какая странность – много позже, когда я, без всякой охоты, порой вспоминал этот эпизод, мне почему-то мерещился какой-то штырь, или кабель, откуда-то сзади входящий в спину Сахно. При всем том отлично знаю, что в натуре ничего подобного не видел. Такая вот гримаса изменщицы-памяти.

Не знаю, сколько я так остолбенело проторчал с поднятым пистолетом и разинутым ртом, но в тот самый момент, когда я сообразил, что бугры – это пузыри, как в кипящем чайнике, Сахно стало раздувать. Будто воздушный шар или, скажем, мыльный пузырь. Ноги, руки, голову – все.

Крайний офис слева от меня, как я и угадал с самого начала, находился в стадии переезда – стены сдвинуты, а опустевшие шкафы, столы с оборудованием, кресла – уже в походном беспорядке – в ожидании чего-то небрежно закутаны в полиэтилен. Под ближайший стол я и прыгнул, и повис там, что было сил вцепившись в какие-то компьютерные кишки и провода, проходящие сквозь столешницу.

Граждане! Если кому случится в своем или чужом офисе укрываться от взрыва гранаты типа Ф-1, в просторечии «лимонки», что в условиях российского бизнеса дело обыкновенное, непременно помните о следующем: фронтальные плоскости офисных столов, изобретенные, как известно, затем, чтобы публика не пялилась на хорошенькие ножки сотрудниц, обладают значительным парусным эффектом. Прятаться под таким столом – рискованный ход, поскольку взрывная волна его легко перевернет, и вы подставите свою драгоценную шкуру под арьергардный сектор сферы осколков – а это может негативным образом отразиться на вашей дальнейшей карьере. Поэтому наиболее оптимальное решение – воспользоваться, по возможности, оставшимися у вас в распоряжении секундами, опрокинуть стол (черт с ними, с компьютерами и факсами, начальство новые купит) и упасть на ту самую вертикальную плоскость (ставшую горизонтальной), изнутри, и как можно плотнее прижаться к крышке. Также не пытайтесь, сидя под столом, удержать его руками сверху за край столешницы – можете запросто остаться без пальцев.

Грянуло через секунд пять-семь. Интересно, что Сахно молчал до последнего момента. Бабахнуло – будь здоров, мой стол крутануло и передвинуло, хорошо, я своим весом удержал, в боковину что-то крепко долбануло, полиэтиленовые покрывала взмыли и улетели, унося на себе красные полосы, и такая же краснозвездная россыпь с неровными промежутками пала на вентиляционные короба. Из-под стола я успел увидеть, как пара каких-то клочьев, соединенных перемычкой неясной анатомической принадлежности, бешено вращаясь, унеслись в сторону галереи, немного помедлив, с грохотом рухнул шкаф, и на этом все закончилось. Распадусь на миллион брызг, сказал поэт. Точно. Именно так все и произошло. Переведя дух, я на четвереньках покинул свое убежище и первым делом машинально взглянул, чем же так треснуло по стенке.

Зуб. Впился в край столешницы боком, так что один корень ушел в ламинат, а два других торчали наружу. Ясно был виден какой-то клиновидный дефект у основания, заделанный уже изрядно облезшей светоотвердевающей пломбой, и траурная полоса нечищеного зубного камня. Некоторое время я остекленело таращился на этот зуб и думал: Жанна огорчится. Потом поднялся. Рядом стоял Игорек.

Бог ты мой. На нем была свеженькая, как на картинке, камуфляжная майка, перекрещенная ремнями с кобурами и еще какими-то штуками, наверное, для обойм, а в каждой руке – по «береттовскому» носорогу, в глазах – пожар. Трубят рога, спустите псов войны! Граф Ивлев готов сражаться за веру, царя и отечество до последнего патрона и капли голубой крови, я почти слышал, как в его ушах гремит «Прощание славянки» вперемешку с «Боже, царя храни». Вот кого бы надо Полине, вот это было бы родство душ.

– Володя, – с мукой вымолвил Игорек, почти не разжимая зубов. – Ну что ты опять натворил? В своем репертуаре, да? Ради Бога, чем ты в него выстрелил? Зачем?

– Полина, – сказал я. – Все-таки семья – это не только новый плащ, плитка и жидкие обои. Мне кажется, мы слишком спешим, может быть, надо как-то внимательней разобраться в наших отношениях, вникнуть, что-то отрегулировать… У меня вот депрессии, ум за разум заходит…