Синельников и холодильник

Впрочем, Гамлет Вартанович Мцхеян, заместитель начальника отдела технической экспертизы, с рождения был российским гражданином, на языке предков знал от силы дюжину слов и внешность имел даже не то что стопроцентно славянскую, а скорее, даже угро-финскую. Он с сомнением уставился на произведение чингисхановских кожемяк.

– Разве что в стендовую.

– С глузду ты съехал, Вартаныч, – возразила Баба Даша, хозяйка пуле-гильзотеки и обладательница великолепного прокуренного баса, продукта многолетнего бессменного воздействия не то «Беломора», не то еще чего-то, не менее термоядерного. – Я ж там работаю, у меня туда люди приходят. А если Вовка не врет, эта хреновина не сегодня-завтра взорвется.

– Точно пока не известно, что с ней случится, – заметил я.

– Тем более, – прогудела Баба Даша. – Вешай в автоклавную, там стул есть железный и бетон кругом.

Гамлет сделал ртом движение, словно собрался закусить несуществующие усы.

– Ладно, повесим в автоклавную, в аппендикс, дверь стальная, а камер даже две. Владимир, с тебя две бумаги – одна от начальства на разворот телеметрии, вторую нарисуешь и наклеишь сам – мол, опасно, не входить, и череп там, или смерть с косой – для наглядности.

– Спасибо, граждане эксперты, – сказал я. – Век не забуду вашей доброты. Подскажите уж тогда еще одно. Где достать еще одну такую куртку? Преступник-то должен думать, что она на мне, иначе и огород городить не стоило.

Баба Даша разразилась мефистофельским смехом.

– Чего там думать, у Митрича такая же. Они с Богуном не разлей вода, дружки закадычные, два архаровца… Звони, он тебе еще старые сапоги заодно отдаст, барахольщик известный…

– Дарю, черт с тобой, – сказал Митрич. – Мне что, мне уж деревянную куртку пора заказывать… А знаешь, чья она? Унгуряну, его в ней и взяли. Неисповедимыми путями ко мне попала, и надо же, вон когда пригодилась…

Куртка действительно была совершенно неотличима, размер тот же – «Добрыня Никитич и лошадь», но оба кармана целы, что открывало передо мной серьезные медитативные перспективы. Что же, спасибо и тебе, молдавский аферист Ион Унгуряну, более известный по бандитской кличке Гицу… – Ты бронежилетом-то того, не пренебрегай, – посоветовал Митрич. – Прах его знает, как он там свою музыку наладил, может, вся одежа из этой партии одновременно сыграет…

Мудрецы Востока и Запада сходятся в отношении двух вещей. Первая: в просторных помещениях мысли рассеиваются, в тесных – концентрируются. Вторая: текущая вода способна приносить идеи и решения. Ввиду всего этого идеальным местом для размышлений является туалет. И точно, пока я выписывал модернистские узоры по сигаретному пеплу (возможно, во мне погиб художник), ералаш в голове начал понемногу укладываться в систему.

Алиби нет ни у кого. Сам академик Деркач мог за милую душу прокрасться следом за мной, или приказать пышке Виктории воспользоваться ножницами из канцелярского набора. Дедушка Илья Машковский свободно мог на минуту оторваться от компьютера, два шага – и дело сделано. Наконец, хитроумный гражданин Сахно отлучался как раз настолько, чтобы спокойно вернуться в контору, произвести резекцию и далее без помех читать мне лекцию. Кого-то я мог и просто не заметить.

Возможен и вариант «бродяги», прославленный родоначальником жанра сэром Артуром Конан Дойлем, а также ныне основательно подзабытым писателем Шишковым. Убийца не входит в круг подозреваемых, он словно бы невидим, но постоянно находится рядом, и вот, случайно, или не совсем случайно проходя мимо, наносит удар. Возможно, знаток убойной силы информационного поля человек достаточно посторонний, но зорко следящий за ходом событий и вовремя сообразивший, что пора вмешаться.

Допускаю версию уж и вовсе фантастическую. Все произошедшее есть не что иное, как грандиозная мистификация, задуманная для выколачивания денег из напуганного государства. Бывало и такое.

Но давайте пока держаться какой-то одной линии. Я вернулся за компьютер. Итак, Александр Сахно. Что мы успели нарыть? Да почти ничего. Сорок шесть лет, физфак, кандидатская, с докторской какая-то заваруха, дело ясное, творческая натура; четыре авторских свидетельства, от института остались только вывеска и уборщица – это мы проходили, это нам Игорек в подробностях рассказывал, всюду единообразие – работал, уволился, работал, уволился, и вот уже Деркач. А где жены и разводы? Да, есть, однокурсница, жена, развод, все как надо. И что? Ничего.

Но внутри по-прежнему скребло и сосало, да что же такое… Вот – сорок шесть лет. Сорок шесть, сорок шесть…

Минуту. Где наши убитые? Петр Логвинов – сорок шесть лет. Мой тезка Каменцев – сорок шесть лет. Это что же такое?

Но ведь не было у них одноклассника Саши Сахно, это Игорек успел выяснить еще до отъезда. Так, какую школу заканчивал Сахно? Неизвестно, плевали все на школу, жизнь начинается с института… Нет, вот она… ничего общего, физмат, спецкласс, рядом не стояли. Просто ровесники?

Я подошел к окну с решеткой, за которым заляпанный краской стальной уголок обхватывал край проема на случай, если здание Управления надумает упасть. Наши в Дмитрове, наверное, клянут меня последними словами… Кажется, в балете «Золушка» какой-то не то гном, не то черт потрясает перед будущей принцессой числом «12» – дескать, помни, на каких тыквах и бобах очутишься после полуночи… Точно так же и передо мной кто-то невидимый тряс цифрами «46». Эдак и свихнуться недолго, ладно, попытаем счастья.

По моим расчетам, интерьер учительской обошелся примерно в те же деньги, что и компьютерный класс для какой-нибудь сельской школы. Или, скажем, пара лингафонных кабинетов. В былые дни всякие «Компрессоры» и «Красные розы» почему-то любили дарить школам лингафонные кабинеты. Теперь эта мода повывелась. Инна Леонидовна, преподавательница английского, оказалась чрезвычайно милой дамой почтенного, но совершенно неопределимого возраста, химически чистая блондинка, во внушительных очках, какие ныне можно увидеть только в картинах Феллини. А из-под этих очков поднимался удивительный снежно-белый нос, похожий на копыто маленькой, очень изящной лошадки – непарнокопытный нос, подумалось мне сразу, и дальше, во время всего разговора, эти слова назойливо вертелись у меня в голове, я никак не мог от них отделаться; может, в незапамятные времена она себе сделала пластическую операцию? Проклятые ассоциации; впрочем, данная деталь Инну ничуть не портила.

При упоминании покойных Каменцева и Логвинова она искренне прослезилась, слазив платочком под феллиневские очки: «Вы представляете, ведь они все были у меня буквально накануне!», потом она сообразила, кто перед ней, слезы мгновенно высохли, а взгляд стал испуганным:

– Володя, вы что же, считаете, что это не был несчастный случай? Я уставился в сторону, чтобы отвлечься от злополучного носа.

– Инна Леонидовна, все произошло при не очень понятных обстоятельствах. Мы хотим разобраться. Скажите, сохранились школьные фотографии их класса?

На свет божий явился увесистый выпускной альбом в дорогущем переплете. В хорошей школе учились мальчики Петя и Володя. А вот и они – 10-й «Б» стоит в три ряда на трибунах школьного стадиона, внизу учителя. Безвременно засохшую девушку с неизгладимой печатью старой девы бесспорно определяю как химичку, раскормленный самодовольный бугай естественно, историк, проводник руководящей роли; одервенелый солдафон, само собой, военрук, насчет прочих затрудняюсь. Ребята узнаваемы сразу, есть такой тип лиц, черты которых, несмотря на все возрастные прибыли и убыли, сохраняют юношеский рисунок до глубокой старости. Но того, кого я искал, на снимке не было.

– Вот они в пятом классе, видите, какие смешные, – всхлипнула Инна. Но меня больше интересовал девятый, когда 10-й «Б» еще назывался 9-й «А». Нет, нет, нет, нет… Вот. Великие боги Олимпа, бессмертные духи Петровки… Вот он, будущий хитрый лис, юный и прекрасный лисенок с развеселым глумливым взглядом и копной непокорных кудрей… Похолодевшей рукой я развернул альбом к Инне: