Убежище, или Повесть иных времен

тему, если бы дочь не пожаловалась мне, что она сделалась предметом

всеобщего любопытства и что сопровождающая ее свита не раз бывала неучтиво

окружена в пути и подвергнута допросам со стороны тех придворных из

свиты принца, которым не пошел во благо его пример поведения. Выехав

неожиданно вместе с нею, я убедилась, что жалоба ее небезосновательна, и

понимая, что неосторожно поставила под угрозу ее безопасность, ,я пришла к

решению скорей лишить себя удовольствия частого общения с принцем, чем

платить за него, подвергая опасности дочь. Я выразила желание, чтобы она

на время удалилась к себе, когда Генрих посетил меня в следующий раз, и

прежде, чем он оценил необычность ее присутствия в доме, я приступила к

щекотливому объяснению. Признавшись, что питаю к нему привязанность,

превзойти которую способна лишь моя любовь к дочери, я предоставила ему

самому судить, может ли оказаться чрезмерной моя забота о том, чтобы

оградить ее от недоброжелательных пересудов и оскорблений, когда она лишена

предназначенного ей природой защитника и покровителя. Благородный

Генрих, помедлив в нерешительности, внезапно собрался с духом и прервал

молчание.

— Простит ли мне леди Лейстер, — заговорил он, — мои навязчивые

визиты, которые она терпела с такой благожелательностью? Согласится ли она

стать моей поверенной в единственном обстоятельстве моей жизни, которое я

от нее скрыл? Выслушает ли она меня со снисходительностью?

Он умолк, но, прежде чем я решила, как отвечать, заговорил снова:

— С самого детства мне были привычны завлекающие взгляды

легкомысленных и прелестных созданий; под влиянием постоянных, следующих друг за

другом предложений матримониальных союзов я приучился воображать себя

старше своих лет; так удивительно ли, что сердце, от природы влюбчивое,

созрело до срока? Среди множества красавиц, стремившихся увлечь меня, я

вскоре отличил одну, которая едва не погубила мой душевный покой, мою

честь, мою невинность: я утратил бы их, не открой я для себя, что она

эгоистична и честолюбива. Надо ли говорить вам, что этой прелестной

соблазнительницей была графиня Эссекс? Тщеславясь своим влиянием на меня, она

любила повсеместно выставлять его напоказ и рано приучила меня краснеть

за свой выбор, но я не мог допустить, чтобы это продолжалось. Я принял

смелое решение вступить в борьбу с собственным сердцем и удалился сюда, дабы

подчинить его себе или умереть. Леди Эссекс, взбешенная и униженная моим

поведением, лишь укрепила меня в нем, перенеся свою привязанность на

виконта Рочестера и тем обнаружив, что никогда не любила меня. Покоренный

ее красотою, этот жалкий фаворит послушен ее малейшему капризу, а тот,

кому от рождения я обязан послушанием, потворствует всякому капризу

Рочестера. Хотя сейчас я не знаю, как именно леди Эссекс намеревается отомстить

мне, я убежден, что мщение ее зреет, и всякий день ожидаю удара, от

которого не ведаю, как защититься. При таких обстоятельствах как отважиться мне

связать ваши судьбы с моею? Как могу я просить у вас позволения на то,

чтобы предложить вашей прелестной дочери сердце, что неотлучно пребывает

рядом с нею? Мое счастье в ваших руках, сударыня. Ответьте — решитесь ли

вы рисковать своим счастьем, дабы способствовать моему?

Это прямое и искреннее признание принца в своем заблуждении и в

привязанности к моей дочери отвечало первейшему и заветнейшему желанию

моего сердца, которое раскрылось навстречу высокородному юноше, и я

торжественно поклялась без сожалений разделить любые невзгоды, которые могут

воспоследовать из союза, столь дорогого моему сердцу. В душе я не

преминула с радостью отметить, что по праву рождения моя Мария достойна даже

такой чести.

Чтобы скрепить наше взаимное доверие и убедить принца, что нынешний

его выбор разумен, я решилась открыть ему тайну, столь долго, столь

мучительно хранимую, и рассказала историю своей жизни. Сейчас, возвращаясь к

этим волнующим и горестным событиям, я сама ощущала их таковыми, лишь

встречая его пылкое и великодушное сочувствие, ибо моя душа всецело была

во власти светлой и радостной надежды на будущее, которую он подарил

мне.

Принц Уэльский с радостью признал наше родство. В подтверждение

своего рассказа я представила ему давно хранимые свидетельства, в изучение

которых он погрузился в безмолвном благоговении. Затем, устремив на меня

взор, все еще исполненный этого возвышенного чувства, он произнес слова,

вырвавшиеся из самой глубины сердца:

— Кто мог бы предположить, что такая беспримерная стойкость может

обитать в теле столь хрупком и слабом? Пусть же невзгоды, которые вы,

ставшая мне более чем матерью, неизгладимо запечатлели в моей памяти, будут

последними в вашей жизни! Пусть Тот, кто вложил в мою душу восторг и

преклонение перед очарованием вашей дочери и вашими несравненными

достоинствами, позволит стоящему перед вами юноше возместить вашему

сердцу все то, что оно должно было унаследовать, все то, что было им утрачено.

Счастлив будет миг, когда с ангельским обликом вашей матери я своею

властью соединю ее имя, и миг этот, о, самая высокочтимая из женщин, в

будущем непременно настанет!

Слушая эти ободряющие предсказания, я почти верила, что они

осуществятся. Нераскрывшийся цветок твоей юности, о царственный Генрих, хранил

в себе все обещания, способные наполнить сердце теплом и радостью: мое

сердце тотчас все свои желания сосредоточило на тебе и моей дочери, в

единой надежде столь славного союза найдя защиту от страданий и скорби.

Более мне нечего было таить от принца и, приведя мою вспыхнувшую от

смущения Марию, я представила ее царственному кузену, а он доверил свою

незапятнанную душу руке, над которой склонился с таким изяществом. В

порыве чистого восторга, овладевшего моей душой, я забыла весь мир. Я взяла

их соединенные руки, столь дорогие мне, столь любимые мною, прижала к

груди и, чувствуя, что от безграничного блаженства силы покидают меня,

удалилась, чтобы овладеть собой. Бродя по берегу Темзы, я подняла полные

слез глаза к небесам и призвала блаженные души моей матери, сестры и

лорда Лейстера разделить со мной радость совершившегося события, которое

обещает положить конец гонениям, преследовавшим мою семью, счастливо

соединив две молодые ветви ее. Блаженный покой сменил радостное

волнение моей души, и я смогла с подобающим моему характеру достоинством

вернуться к юным влюбленным.

Положение, в котором мы находились, делало нас еще ближе принцу,

постоянно напоминая ему, как тесно связано его и наше благополучие.

Казалось, с каждым часом мы сближались все более, Генрих говорил со мной с

сыновней откровенностью, умоляя меня не предпринимать ни единого шага,

который позволил бы заподозрить истину моего рождения или тайну союза,

возникшего между нами, до той поры, пока он не взвесит и не обдумает всех

возможных последствий. Чтобы обмануть бдительность соглядатаев,

которыми и он, и мы были окружены, принц предложил приходить по вечерам через

свой сад в наш, если я соглашусь позволить ему некоторое время

пользоваться этой дорогой, чтобы незамеченным проникать в наш дом. Положение мое

и дочери было столь деликатно, что требовало строжайшей

осмотрительности, но я понимала, что все иные способы принимать у себя принца были бы не

менее сомнительны и более опасны, и согласилась на его предложение. Я

согласилась и на то, чтобы один из джентльменов его свиты, сэр Дэвид Мэррей,

был посвящен в тайну нашего сближения — но не причины и не степени его.