Город смерти

— Ты забыл сахар, — укоризненно проговорила она.

— Ты разве пьешь с сахаром? — задумался я. — Мне казалось, что нет.

— Ой. Верно. Раньше я пила чай без сахара. Только после того, как ты… ушел… — замялась она. — Жизнь и так казалась слишком горькой. Мне нужно было хоть что-нибудь сладкое. Постепенно пристрастилась. Теперь я чай пить не могу, если в чашке нет хотя бы двух кусочков сахара. — Она заглянула в чашку, покачала ее в руке, подняла глаза. Улыбнулась. — Мне все кажется, что ты сейчас исчезнешь, — пояснила она. — Я думала, что ты мне снишься, и боялась отвести от тебя глаза — знаешь, как эльфы испаряются, когда перестаешь смотреть? Первые месяцы ты мне все время снился. Но, правда, не так правдоподобно. И ни разу — наяву. Некоторые сны были приятные, воспоминания о тебе, каким ты был на самом деле. Но иногда ты оказывался чудовищем: я видела со стороны, как сплю, а ты выползаешь из тьмы и вгрызаешься в меня.

— А теперь? Как по-твоему, теперь я — чудовище или просто я?

— Не знаю. — В ее глазах ясно читались все ее страхи и надежды. — Когда я тебя увидела — так живо, так натурально, — то решила, что у меня кошмар. В дурных снах ты всегда был как-то материальнее. А сейчас смотрю, как ты ходишь, насвистываешь, завариваешь чай… Мартин, что случилось? Где ты был? Почему так долго не появлялся? Почему вернулся теперь, без предупреждения, без…

— Деб. Перестань. — Я встал на колени и опустил в ее чашку два кусочка сахара. Она рассмеялась, услышав бульканье. Я тоже. — Никаких вопросов, — велел я ей. — Попозже отвечу. Но не сейчас. Сначала я должен выслушать твою историю. Деб, я не все помню. Очень многое возвращается. Я смотрю по сторонам и ежеминутно вспоминаю новое. Но так много еще покрыто мраком. Так много в тумане. Ты мне сказала, что тебя зовут Деб, но я не могу проверить это по памяти. Если бы ты назвалась Сандрой, Линдой или Мэри, мне бы пришлось поверить. Я знаю, что мы поженились, но не знаю когда. Я знаю, что мы любили друг друга, но не могу заглянуть дальше этой любви или проанализировать ее. Деб, я хочу, чтобы ты рассказала мне, кто я такой. Кем я был. Чем занимался, какой у меня был характер, какие убеждения. Как я жил. Как я исчез.

— Хорошо. — Она начала раскачиваться в кресле. — Только сначала расскажи мне, где ты был. Подробности мне пока не нужны. Но эта малость необходима.

— Что ж, справедливо. — Я призадумался. — Год назад я приехал на поезде в один большой город и поселился у человека, который называл себя моим дядей. Я стал работать в его… фирме. — Мне приходилось тщательно подбирать слова. Возможно, она была не столь несведуща, как изображала, но вряд ли. А раз уж она не знает о Кардинале, о моем обучении искусствам преступать закон и убивать, тем лучше. — Там я и находился все это время, — продолжал я. — Я отлично помнил все, начиная с дня приезда, но ничего о том, что происходило до этого дня. За исключением каких-то мелочей, — уточнил я. — И так продолжалось довольно долго. Я и не подозревал, будто что-то неладно. Когда же до меня дошло, что мое прошлое куда-то делось — когда я больше не мог игнорировать свое невежество, — я разыскал старый билет на поезд и вернулся сюда. Вот все, что я могу тебе сказать. Пока.

— Амнезия? — спросила она.

— Наверно, да. И, может быть, галлюцинации. Я точно не знаю, каким я был здесь, но почти уверен: у Мартина Робинсона было мало общего с Капаком Райми, человеком, которым я был в городе. Я играл роль, но думал, что это не роль, а всерьез. Теперь я поумнел. И хочу узнать побольше. Деб, я был плохим человеком? Я имел отношение к темным делам, к преступности?

— Нет! — изумилась Деб. — Господи помилуй. Ничего подобного.

— Ты уверена?

— Более чем.

Воцарилась долгая пауза. Деб вновь начала тихо раскачиваться, собираясь с духом. Я вспомнил эту ее привычку: ей легче думалось, когда она раскачивалась в кресле или просто двигалась из стороны в сторону.

— Ты родился не в этом доме, — начала она, — но едва избежал этой участи. Твой отец хотел, чтобы мать рожала здесь с помощью повитухи, так же, как рожали его самого. Но твоя мать благоразумно настояла, чтобы ее отвезли в роддом. — Деб нежно улыбнулась. — В роду Робинсонов все мужчины — сентиментальные дурни, приверженцы старины. Требовать от кого-то из вас измениться — все равно что просить гору чуть посторониться.

Ты вырос здесь. Это было родовое гнездо. Замок Робинсонов. Родители относились к тебе, как к маленькому принцу. Учти: тебя не баловали. Воспитывали тебя хорошо — ты всегда был вежливый, тактичный, добрый, сердечный. Прелесть, а не ребенок.

Мы выросли вместе. Ты на восемь месяцев старше меня, но мы учились в одном классе, а наши родители были близкими друзьями. Ты вечно вышучивал мою одежду и прически — у моей матери был ужасный вкус, она покупала вещи, которые даже на куклу не наденешь, — а я издевалась над твоим неправильным прикусом.

— У меня был неправильный прикус? — удивился я. Детства я не помнил, а потому считал, что всегда выглядел одинаково. Мне и в голову не приходило, что моя внешность должна была меняться, как и у всех людей, что сегодняшний мужчина, возможно, ничуть не похож на былого мальчика.

— Вообще-то нет, — сообщила она. — Просто зубы чуть выступали — взрослый насчет этого и волноваться бы не стал, — но ты очень переживал. Стоило обозвать тебя «саблезубым тигром», и ты уже ревел.

Мы оба прошли через эту предподростковую стадию, когда чурались друг друга, как огня. Вообще перестали разговаривать. Я общалась с девочками, а ты — с мальчиками. Три-четыре года вообще друг друга не замечали. А потом, в четырнадцать лет вновь открыли друг друга. Твоя девочка тебя бросила и начала ходить с моим бывшим мальчиком. Мы повстречались и начали их ругать, находя утешение в чужих страданиях. Нас сплотили муки, которые мы претерпели от демонов любви, соединили узы горя и отчаяния. Ну знаешь, обычная подростковая мировая скорбь. Ниточка завязалась, и спустя месяц ты стал моим мальчиком.

В семнадцать лет мы устроили помолвку. — Деб передернула плечами, стала качаться чуть быстрее, сморщила нос. — Безумие, конечно, но мы были влюблены друг в друга и хотели сделать вид, будто это навечно. Правда, у нас хватило ума не сочетаться браком. Мы рассудили, что подождем до окончания колледжа. Мы оба считали, что колледж все изменит. Мы поступили в разные колледжи, в разных концах округа, и могли встречаться только по выходным и по праздникам. Как ты мне потом признался, ты думал, что наша помолвка не доживет и до первого Рождества. Потому ты и сделал мне предложение: рассчитывал, что разрыв пройдет легко. Тебе нравилось иметь невесту, но ты даже вообразить себе не мог, что придется выполнить обещание и жениться на мне.

— Нет! — расхохотался я. — Не мог я быть таким бесчувственным чурбаном! Невероятно. Даже в молодости.

— Ой, ты был еще хуже, — засмеялась она, вторя мне. — Ты был храбрым и нахальным. «Завидный жених», — говорила мне мать. Умный, красивый, остряк. Но при этом порядочный. В тебе чувствовалось хорошее воспитание. Умненькие мальчики в этом возрасте обычно бывают несносными, но к тебе это не относилось.

Короче, мы так и не разошлись. На первом курсе мы пробовали друг другу изменять, но из этого ничего не получалось, а при каждой нашей встрече мы влюблялись друг в друга заново. За три года мы разорвали помолвку всего четырежды, и то через несколько дней мирились. Обычно мы проделывали это перед сессией, от нервов. Нет, ты можешь себе это вообразить? Пробыть вместе все студенческие годы? Среди всех наших знакомых мы были единственной парой, которой это удалось. Судьба определенно предназначила нас друг для друга.

Спустя пару месяцев после получения дипломов мы заключили брак и стали мистером и миссис Робинсон. — Она состроила гримасу. — Это был единственный изъян. «Миссис Робинсон» — фу, как у той старухи в песне! Я хотела, чтобы ты сменил фамилию, но ты не согласился. Они даже в газетах насчет этого прошлись, когда напечатали нашу свадебную фотографию. Ой, я была готова придушить Саймона и Гарфункеля. Не могли другую фамилию выбрать? И все же, если это было самое худшее последствие моего брака с тобой, я решила, что в принципе мне еще повезло.