Луна над Сохо

Составив общее описание данного случая с примечаниями, я распечатал его и вместе со всеми сопутствующими документами сложил в папку-регистратор и отнес в секцию защищенного доступа общей библиотеки. Потом стер все данные из своего компьютера и изменил кодовый номер дела в базах данных «ХОЛМС» и Государственной компьютерной системы полиции. Возможно, какой-нибудь особо любопытный журналист, специализирующийся на независимых расследованиях, обратит внимание на то, что множество самых разных коронерских заключений о смерти объединяет одна и та же ссылочная метка лондонской полиции. Но, поскольку ни один из фигурантов этих заключений не был футболистом, поп-звездой или членом королевской семьи, то и беспокоиться на этот счет, я полагаю, не стоит.

А вот кто действительно беспокоит меня, так это Безликий. Человек в маске, способный голой рукой поймать огненный шар и попросту отмахнуться от летящей в него дымовой трубы. Сильнее, чем мысль о маге-профессионале с нездоровой тягой к проведению опытов на живых людях, меня тревожит, пожалуй, только одно подозрение: что Джеффри Уиткрофт в своем закрытом магическом клубе воспитал, возможно, не одного ученика. Сколько всего их было, Крокодильчиков? И сколько из них стали мерзавцами, подобно Безликому практикующими черную магию? Я знаю, Найтингейл тоже все время думает об этом, потому что мы теперь проводим на подвальном стрелковом полигоне гораздо больше времени.

В первый понедельник октября папа и «Добровольный джазовый патруль» сыграли свой первый совместный концерт под новым названием. Играли они в клубе «Около полуночи», [64] это в Айлингтоне, на территории Чэпл-Маркета. Папа блестяще отыграл двухчасовой сет, ни разу не сфальшивив, и на знаменитом соло в композиции «Love for Sale» его лицо стало таким одухотворенным, что я всерьез задумался: может быть, некая связь между музыкой и магией действительно есть? Может быть, джаз и есть жизнь?

После выступления он был как выжатый лимон, но очень старался это скрыть. Поэтому я посадил их с мамой в кэб, расплатился с водителем и показал ему свое удостоверение — просто чтобы обеспечить должное почтение и уважение к пассажирам. Потом отправился обратно — отметить успех с Максом, Дэниелом и Джеймсом, но цены на напитки в «Около полуночи» слишком кусались, и мы двинулись оттуда в «Альму», где и пиво дешевле, и на большом экране показывают футбол.

— Нас пригласили сыграть в этом клубе еще, — сказал Джеймс.

— Потому что мы создаем посетителям правильное настроение для того, чтобы выпить, а это полезно для кассы, — сказал Макс.

— Музыка всегда была двигателем торговли, — кивнул Джеймс.

— Поздравляю, — сказал я. — Вы — классная группа, и всякие чудаки обязательно будут платить, чтобы послушать вас.

— Все благодаря твоему папе, — сказал Макс.

— И Сайресу, — добавил Дэниел.

— За Сайреса! — поднял кружку Макс, и мы выпили не чокаясь.

— Так вы выяснили, что тогда произошло? — спросил Джеймс. — Я имею в виду, с Сайресом?

— Нет, приятель, — покачал я головой. — Следствие зашло в тупик.

— Ну, за неразгаданные тайны джазовой полиции! — провозгласил он.

Мы чокнулись.

— За Чертенка Гранта и его «Добровольный джазовый патруль»! — сказал я.

Мы чокнулись еще раз.

Слово за слово, и мы выпили еще по три кружки, потом съели по порции карри и разошлись по домам.

Обычно мне не снятся кошмары. В основном я вижу вполне нормальные сны, но… меня не оставляют воспоминания. Яркие, как вестигии. Запах цветущей жимолости, чуть фыркающий смех, мягкие округлости тела, которое я держал в объятьях. Иногда все это до самого утра не дает мне уснуть.

Итак, я спал с джазовой вампиршей. Этот факт вызывал очень странное ощущение. Богиня маленькой речушки на юге Лондона, джазовая вампирша из Сохо… кто станет следующей? Оборотень из Челси? Или суккуб откуда-нибудь из Сайденхэма? Я решил придумать какое-нибудь строгое правило, которое можно будет добавить к своду уже имеющихся. Примерно так это будет выглядеть: никогда не оскорбляй ничью маму, не играй в шахматы с представителями курдской мафии и не спи с женщиной, которая несет в себе больше магии, чем ты сам.

Холодным и ненастным октябрьским днем я выехал из Лондона. Выползая по утренней пробке на междугороднюю трассу, я наблюдал, как люди спешат на работу — в серых пальто, с поникшими плечами и опущенными головами. Лето совсем кончилось, а перспективный центральный форвард улетел в Рио с визажисткой из Малаги.

Но Лондону нет до этого никакого дела. Ему всегда безразлично, когда его кто-то покидает, ибо он знает: уедет один, приедут двое других. И потом, столице не до этого — она слишком занята: рядится в алый и золотой, красит губы неоновым блеском. «Разве ты не знал, милый, звезды футбола уже давно не в моде? А театр всегда только там, где происходит действие». И теперь она ждет, чтобы какая-нибудь новая голливудская знаменитость показала свое актерское мастерство на улицах Вест-Энда.

Я снова миновал Колчестер, но на этот раз позвонил заранее, чтобы Лесли знала, что я еду. Я постепенно приближался к мутно-серому горизонту, а вокруг вставал Брайтлинси — словно сложенный из ледяных глыб, под низко нависшими дождевыми тучами. Лесли уже ждала меня, когда я подъехал к дому ее отца. Она стояла на парковочной площадке, под фонарем. Для защиты от непогоды она надела непромокаемую куртку с капюшоном, а шарф футбольного фаната и солнечные очки сменила на розовую маску из мягкого гипоаллергенного пластика — такие выпускает Национальная служба здравоохранения. Но голос, когда она заговорила, был по-прежнему не ее.

— Мне надо показать тебе кое-что, — сказала она.

Мы шли по мокрым скользким улицам, и на пути нам пару раз попались местные. Они приветливо помахали Лесли и скользнули по мне подозрительными взглядами.

— Вот они, преимущества жизни в маленьком городке, — пояснила Лесли, — все друг друга знают, и никого ничем не удивишь.

— По-моему, я им не понравился, — заметил я.

Мы миновали парковку, где холодный ветер трепал снасти лодок, выставленных рядами и обтянутых на зиму брезентом, и вышли на бетонированную часть набережной, с деревянными сарайчиками и открытым бассейном. Лесли снова повела меня в приснопамятное кирпичное строение с фресками, изображавшими неправдоподобно голубое небо и белые песчаные пляжи.

— Сейчас я сниму маску, — предупредила Лесли. — Ты готов?

— Нет, — признался я. — Но пережить попытаюсь.

Лесли нащупала застежку с одной стороны.

— Эти штуковины ужасно неудобные, — пожаловалась она. — У меня есть еще одна, на липучках, но они еще хуже… о, готово.

И, прежде чем я успел нужным образом настроиться, она сняла свою маску.

Все было даже ужаснее, чем я себе представлял. До того, что мой мозг отказывался воспринимать это как человеческое лицо. Подбородок отсутствовал полностью. Под непропорционально толстой нижней губой кожа расходилась множеством неровных клочков, которые в районе горла снова сливались в гладкую и ровную поверхность. Нос представлял собой бесформенную плосковатую шишку, торчащую в центре скопления выпуклых белых шрамов, тянущихся от щеки ко лбу. Меня передернуло. Если бы я не был заранее готов держать себя в руках, то вообще отскочил бы в самый дальний угол сарайчика.

— Ну что, закончил осмотр? — спросила Лесли. — Можно открывать глаза?

Я не помню, что сказал ей.

Она открыла глаза. Они по-прежнему были небесно-голубые. Глаза Лесли, которые я помнил. Я изо всех сил старался смотреть только на них.

— Ну, что скажешь?

— Видал и пострашнее, — ответил я.

— Врешь, — фыркнула она. — Это кого же?

— Твоего папу, — отшутился я.

Шутка вышла неудачная, но я старался, и она это оценила.

— Как думаешь, получится у тебя к этому привыкнуть?

— К чему? — не понял я.

— К моему лицу.

— Слишком уж много ты говоришь о своем лице, — проворчал я. — Нельзя быть такой эгоисткой. Надо же иногда думать и о других, не только о себе любимой.