Город смерти

— Ладно. — С этими словами я выпрямился, морщась от боли и все-таки улыбаясь, поскольку теперь я действительно нащупал выход, ухватился за соломинку. — Раз уж вы не собираетесь отвечать на мои вопросы, у меня есть еще одна просьба. Точнее, требование.

— Требование? — Одна из его разбитых в драке бровей поползла вверх. — Ну-ну, — усмехнулся он, — хорошо, давайте предоставим мертвецу последнее слово.

— Отпустите меня, — заявил я.

Кардинал расхохотался. Более того, и это не преувеличение, он по-настоящему запрыгал от злорадства. Бесшабашно встряхнув головой, он утер соленые слезы радости, опасаясь, что от них раззудятся ссадины на лице.

— Нет, вы неописуемы, — вздохнул он. — Мне следовало бы взять вас придворным шутом, мистер Райми. Жонглировать умеете?

— Нет.

— Тогда не обессудьте. Для моего шута это искусство обязательно. Отпустить вас, мистер Райми? Это с какой же стати?

— Вы не можете меня убить, — сказал я.

Он перестал смеяться и уставился на меня, глубокомысленно наморщив лоб.

— Почему вы так говорите? — подозрительным тоном спросил он.

— Из-за Кончиты.

И тут он опешил. Такого он от меня не ожидал. Не эту соломинку он мне протягивал. Но она оказалась крепкой.

— Кроме нее, вы больше никого на свете не любите, — продолжал я, — если это ваше чувство можно назвать любовью. На днях вы навестили ее. Зачем? Чтобы предупредить насчет меня и уберечь от лишних разочарований? Не думаю. — Вы должны были понимать, что правда обо мне станет для нее слишком тяжелым ударом; вы не могли не догадываться, в какую темную бездну ее толкаете.

Вы пришли к ней наудачу — посмотреть, не примет ли она вас с распростертыми объятиями, словно в прежние времена? Вы слышали, что она пошла на поправку, что благодаря мне она вернулась к людям, что ее разбитое сердце излечилось. Вы хотели увидеть, есть ли в этом исцеленном сердце место для вас — место любовника, мужа или друга. Вы хотели вернуться в ее жизнь. А обнаружив, что это невозможно — заглянув в ее глаза и увидев только страх и отвращение, — вы рассказали о досье, чтобы сделать ей больно. Вы не хотели этого делать — но все-таки сделали. Иначе вы поступить не могли — что возьмешь с чудовища!

Его лицо посерело. Он указал в мою сторону рукой, рукой с кривым мизинцем.

— Чересчур, — прохрипел он. — Даже мертвецы должны знать приличия.

— Какие приличия, когда речь идет о правде? — возмутился я. — Дорак, она вам дорога. Кроме нее, вам ничего на свете не важно. Готов спорить: когда вы осознали, что натворили и наговорили, у вас внутри все оборвалось. Готов спорить: вы сидели здесь и думали о том, что она умрет или совсем сильно заболеет, что вы навеки погубили свою единственную любовь.

Так вот — вышло по-другому. Сегодня я говорил с ней до того, как поехать сюда, и она сказала мне, что покидает этот город. Она отправится странствовать по миру — брать от жизни все, пока еще не поздно. Она приложит все усилия, чтобы стать счастливой. Она полна надежд — впервые за много лет жаждет жить.

— Это… правда? — спросил он срывающимся, почти сварливым голосом. Ему хотелось верить, но он подозревал, что я вожу его за нос.

— Правда, — тихо подтвердил я. — Спросите своих шпиков. Она выздоровела. Теперь она сможет найти свое-счастье. Для вас в ее счастье места нет, но это не так уж плохо, верно? Не переживайте. Лучше всего было бы находиться рядом с ней, но ее счастье еще важнее, верно?

— Да, — выдохнул он. — Важнее всего.

— А ведь это я сделал ее счастливой.

Он снова уставился на меня искоса. Сострадание мгновенно испарилось с его лица.

— Ого! Наконец-то мы добрались до настоящей правды! Думаете, раз вы ее спасли, то заслужили помилование? — Кардинал покачал головой. — Ошибаетесь. Все не так.

— Полного помилования я не прошу, — сказал я, сделав шаг вперед, не обращая внимания на щелканье курков. — Хватит пары часов. Отпустите меня. Дайте мне шанс. Вы так и так меня убьете. Мне не уйти, я знаю. Но хочу попытаться. Дайте мне этот шанс. Иначе вы себе самому не сможете в глаза смотреть. Кардинал, вы — не только чудовище, но и человек. Вы, как и мы все, не бесчувственный чурбан. Если вы убьете меня здесь, в своем кабинете, а Кончита узнает — это разобьет ее сердце. А она узнает — так всегда получается.

Отпустите меня. Потом пошлете по моему следу охрану. Да хоть весь город. Пусть травят меня, как свора безумных гончих! Вы знаете и я знаю, что меня обязательно нагонят. Конечный результат не изменится. Навредить вам я не в силах, сбежать — тоже. Черт, да мне и бежать-то некуда. Но по крайней мере моя кровь не обагрит ваших рук. Вы сможете отстраниться от убийства и его вредных последствий. Отпустите меня, Дорак. Дайте мне шанс. Может быть, тогда вас перестанут мучить кошмары.

При упоминании о кошмарах он дернулся. Внезапно я заглянул под его маску и увидел подлинного Фердинанда Дорака, прирожденное чудовище, которое все-таки оставалось человеком, Дорака — пленника его собственной раковины. Тем, кем он был, он стал не по своей воле, и сам себе он не нравился, но измениться был неспособен. Не будь он так ужасен, его следовало бы пожалеть.

— Вы старый человек, Ферди, — заявил я. Услышав свое уменьшительное имя, он опять дернулся. — Вы столько дурного сделали, стольким людям — включая самого себя — навредили. Я не прошу о милосердии. Я даю вам шанс не оказаться законченным мерзавцем, снять с себя вину. Если вы убьете меня прямо здесь и сейчас, вы ничего не выиграете. Вы только забьете в свой гроб, в свое сердце еще один гвоздь. Отпустите меня.

Он призадумался. Речь у меня получилась страстная, но страстные мольбы на Кардинала никогда еще не действовали. Их он должен был слышать, наверно, с тысячу раз. Так и Зейдельман взывал к моей человечности. И все же — не думаю, чтобы кто-нибудь когда-нибудь применял против Кардинала страсть, разложенную по полочкам: анализ его отношения к Кончите, его кошмаров. У каждого из нас есть свой тайный кодовый замок, несколько кнопок, которые, если нажать их в правильном порядке, заставляют нас поступать вопреки логике, разуму и инстинкту. Я только что вычислил и набрал код Кардинала. Если не сработает — игра окончена, мне конец.

— Даю вам полчаса, — пробурчал он и отвернулся, жестом приказал охранникам опустить дула револьверов. — И больше ничего не говорите. Ни слова. Вы высказались очень убедительно и добились послабления, но еще одно слово… Идите. Полчаса. Ни минутой больше.

Я, как во сне, прошел к двери.

— Мистер Райми, — окликнул он меня, когда моя рука уже взялась за дверную ручку. Я обернулся. Он по-прежнему стоял ко мне спиной, глядя в окно. В разбитом стекле мне было видно отражение его покрытого синяками и ссадинами лица. — Ничто не высечено в камне, — тихо проговорил он. — Не тратьте времени зря. Не удирайте вслепую. Превратите свой побег в погоню за сокровищем. — Я увидел, что он улыбается. — А знаете, это лучший совет, который я дал в своей жизни. Видно, совсем я размяк от старости. — Он глянул на часы. — Двадцать девять минут, мистер Райми.

Я дал стрекача.

* * *

Не успеть! Я понял это прежде, чем доехал до цокольного этажа, прежде, чем, задержавшись только забрать свои ботинки у всполошенного гардеробщика, я выскочил из центральных дверей и побежал со всех ног. Меньше получаса. Я посмотрел на часы. Время истекало быстрее, чем я думал, — всего двадцать пять минут осталось. Ничего не сделаешь. С тем же успехом я мог бы согласиться на смерть там, наверху.

Добежав до середины небольшого парка, я плюхнулся на железную скамейку. Я был совсем один, ночь — холодна, а синяки и ушибы ныли, хотя я старался их игнорировать. «Не удирайте вслепую», сказал он мне, намекая, что моя голова удержится на плечах, если я ею поработаю. Он был прав. Удирать наудачу бессмысленно. Надо подумать. Есть ли у меня выход?

В городе, ясное дело, оставаться нельзя. Еще двадцать минут, и всех поднимут по тревоге. Возможно, часа два мне удастся избегать орд преследователей, если повезет, если я не буду привлекать к себе внимания. Но как только наступит утро, как только в городе станет светло, а слух об охоте распространится пошире, то все и каждый: бойцы Контингента и мелкая шпана, таксисты и шлюхи, полицейские и дети на великах… Глаз и ушей Кардинала в городе предостаточно. Как только они мной заинтересуются, я покойник.