Луна над Сохо

Чертенок Грант и «Добровольный джазовый патруль» должны были выступать на разогреве у основного коллектива. На сцене Дэниел и Макс проводили финальный саундчек. Народу в зале пока было немного, в основном все тусовались на улице с выпивкой и сигаретами. Я спросил ребят, где Джеймс.

— Блюет в туалете, — ответил Дэниел. — Перенервничал.

Я увидел маму — она была в своем самом нарядном платье и нервно переминалась с ноги на ногу. Помахала мне рукой — я в ответ жестом показал, что пойду на улицу ждать Симону. Мама кивнула и направилась следом за мной.

Был конец сентября, и к семи часам сумерки уже совсем сгустились. Но в разрыве между тучами неожиданно проглянуло заходящее солнце, и его последние лучи окрасили кирпичный верх шлюза в теплый оранжевый цвет. Я увидел Симону — она свернула с Чок-Фарм-роуд и, радостно помахав мне рукой, направилась к нам. На ней были туфли на шпильке и с открытыми мысками — моя мама периодически покупает такие, но никогда не надевает. Симона явно решила, что это будет вечер в стиле восьмидесятых, так как волосы она убрала под широкополую шляпу, а жакет, надетый поверх прозрачной блузки, застегнула на все пуговицы.

Я повернулся к маме.

— Мам, познакомься, это Симона.

Мама ничего не сказала — я, по правде говоря, ожидал какой-то другой реакции. Но потом она сжала кулаки и бросилась вперед.

— А ну пошла отсюда, сука! — завопила она.

Симона резко остановилась, бросила ошарашенный взгляд на летящую к ней маму, затем на меня. Не успел я сделать и шага, как мама уже подскочила к ней и отвесила такую пощечину, что Симону аж назад качнуло.

— Убирайся! — крикнула мама.

Симона сделала пару шагов назад, прикрывая бледной ладонью щеку, по которой уже расползалось красное пятно. Лицо ее выражало изумление и возмущение. Я бросился к ней, но опять не успел: мама ухватила ее левой рукой за волосы, а правой вцепилась в воротник жакета. Симона кричала и билась, пытаясь вырваться, а мама ногтями рвала ее прозрачную блузку.

Маму бить нельзя, даже если она внезапно принимается колотить твою девушку. Нельзя зафиксировать ее регбийным захватом, бросить на пол, заломить руки — в общем, нельзя применить ни один из приемов, которыми нас учили усмирять буйных преступников. В итоге я просто ухватил ее за запястья и крикнул прямо в ухо:

— Прекрати!

Она отпустила Симону — та сразу же поспешила отойти подальше — и резко повернулась ко мне.

— Ты что творишь? — гневно спросила мама, яростно вырвалась и ударила меня наотмашь по лицу. — Что творишь, я спрашиваю?

— Я?! Это ты что вытворяешь, черт побери?

За это я получил новую затрещину — правда, послабее, словно для проформы, так что в ушах у меня на сей раз не зазвенело.

— Как ты посмел притащить сюда эту ведьму?

Я оглянулся, но Симона к этому моменту успела благоразумно ретироваться.

— Да объясни же, в чем дело? — рассвирепел я.

Мама отрывисто сказала что-то по-креольски — я таких слов раньше точно от нее не слышал. Потом расправила плечи и сплюнула на землю.

— Держись от нее подальше, — сказала она. — Это ведьма. Она преследовала твоего отца, а теперь липнет к тебе.

— То есть как — моего отца? — переспросил я. — Папу? В каком смысле?

Мама бросила на меня уничижительный взгляд — так она смотрела всегда, когда я просил объяснить мне нечто, на ее взгляд, абсолютно элементарное. Теперь, когда Симоны рядом не было, она вроде бы начала успокаиваться.

— Она преследовала твоего отца, когда мы с ним встретились.

— Где встретились?

— Когда познакомились, — пояснила она. — До твоего рождения.

— Мам, послушай, Симона моя ровесница, — сказал я. — Она никак не могла застать время вашего с папой знакомства.

— Вот об этом я тебе и твержу, — сухо бросила мама. — Она — злая ведьма.

НИЧУТЬ НЕ ВАЖНО [56]

Я увидел ее — она сидела на тротуаре рядом со входом в салон пирсинга около «Кей-Эф-Си». Должно быть, она заметила меня издали, потому что резко поднялась, постояла несколько секунд, затем повернулась ко мне спиной и двинулась прочь. Но на таких каблуках далеко не убежишь, и я без труда догнал ее. И окликнул по имени.

— Не смотри на меня, — сказала она.

— Не могу.

Она остановилась, и я, не дав ей опомниться, обнял ее, прижал к себе. Она тоже меня обняла, спрятала лицо на моей груди. Всхлипнула, потом глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Что это было, черт побери? — спросила она.

— Моя мама иногда сущий порох, — сказал я.

Слегка отстранившись, она взглянула мне в глаза.

— Но что она говорила… не понимаю, как ей могло прийти в голову, что я… в чем она меня обвиняет?

— Она на антидепрессантах, — сказал я.

— Не поняла, — сказала Симона, — а зачем?

— Она не вполне здорова.

— Ты хочешь сказать… она сумасшедшая?

Я сделал вид, что глубоко подавлен.

— О, — прерывисто вздохнула Симона, — бедняжка! И бедный ты! Нам, наверное, не стоит возвращаться.

Я обнаружил, что посетители «Кей-Эф-Си» глазеют на нас. Вероятно, решили, что мы актеры уличного театра и устраиваем представление.

— А я так хотела послушать, как играет твой папа, — грустно сказала она.

— У него будут еще концерты, — заверил я, — а пока позволь предложить тебе провести вечер в частном клубе «У Питера».

— Нет-нет, только не шезлонг, — возмутилась она, — у меня до сих пор спина ноет.

— Я запасся пирожными, — подмигнул я.

— Это подозрительно, — нахмурилась она. — Как будто ты знал заранее, что после концерта придешь домой не один. И кого же, интересно, ты собирался пригласить в гости?

Я обнял ее за плечи, и мы двинулись по улице в сторону Ковент-Гардена.

— Ваши домыслы, юная леди, меня не волнуют, — сказал я.

— А где купил пирожные? — спросила она. — В забегаловке на углу?

— В «Марксе и Спенсере», — ответил я.

Ее рука крепче сжалась на моей талии.

— Как ты хорошо меня знаешь, — вздохнула она.

Чтобы добраться до «Безумия», я тормознул кэб — так было быстрее и безопаснее.

Когда мы дошли до каретного сарая и поднялись ко мне, Симона первым делом заглянула в маленькое зеркальце, в которое я смотрю, когда бреюсь.

— Я выгляжу ужасно, да? — спросила она. — Извини, но это зеркало такое микроскопическое, что я просто не могу ничего в нем разглядеть.

Я сказал, что она прекрасна, — и это было правдой. Пятно на щеке, оставшееся после маминой пощечины, в кэбе было еще ярко-красным, но теперь начало бледнеть. Губы она тоже уже успела подкрасить заново. Маме не удалось разодрать до конца ее прозрачную блузку, и теперь, глядя на нее, я сгорал от желания это сделать. От страсти меня бросило в жар и слегка замутило. Я сосредоточился на папке с музыкой в айподе, выбирая нужные песни, потом проверил, подключены ли наушники.

— Я обещал пирожные, — сказал я, когда Симона шагнула ко мне.

Но отвлечь ее было не так просто.

— Пирожные — потом, — шепнула она, обвивая руками мою талию.

Скользнула ладонью под рубашку. Я слегка отстранился и включил проигрыватель айпода.

— Что это? — спросила она, когда начался первый трек.

— Коулмен Хокинс, — ответил я, — «Body and Soul».

Трек был не тот, что надо: первой я хотел поставить эту песню в исполнении Билли Холидей.

— Да? — удивилась Симона. — А знаешь, в записи звучит как-то неестественно.

Просунув руку под ее жакет, я притянул ее к себе. Кожа под моими пальцами была горячей.

— Так лучше, — мурлыкнула Симона и вдруг, наклонив голову, скусила верхнюю пуговицу с моей рубашки.

— Э-эй, — возмутился я.

— Око за око, — улыбнулась она.

— А ты что, слышала его вживую? — спросил я. — Коулмена?

— О да, — выдохнула она. — Публика каждый раз просила его спеть эту песню, и он всегда по этому поводу ужасно злился.

С этими словами она откусила вторую пуговицу и поцеловала меня в грудь. Ее язык коснулся моей ключицы.