Канал имени Москвы

(как и чучело Дюрасела, которое потом ожило)

вот он и решил…

(ожило.)

Просто спутал, нагнал страху. А сейчас кролик уселся к нему вполоборота и принялся сонно жевать траву. Фёдор снова сглотнул. Вроде бы он не был трусом, но… Всё равно что-то смутное и неприятное так и не желало окончательно выветриваться.

— Дядя Сливень! — на всякий случай снова позвал он.

Кролик никак не прореагировал на звук голоса, впрочем, как и трактирщик. Фёдор сделал шаг, протяжно заскрипели половицы. Ну, ладно! Надо со всем этим завязывать. Юноша быстро подошёл к клетке и постучал пальцами по прутьям:

— Привет, малыш! — Собственный голос показался Фёдору нарочито бодрым. — Ты у нас новенький?

Какая-то золотистая искра пробежала по круглому глазу кролика, а челюсти продолжали деловито работать.

— А я тебя спутал, представляешь? Думал, ты чучело.

Фёдор смолк. Попытка ласково обратиться к кролику очевидно провалилась. И не только потому, что ничего приятного в «малыше» обнаружить не удалось. Скорее напротив, что-то с ним было не так. Этого кролика вовсе не хотелось взять на руки и погладить. Возможно, тому виной какие-то неестественные пропорции; кролик неприятно мясист, раскормлен, возможно, именно это вызывало смутное, чуть брезгливое ощущение. И потом, зачем он вставал на задние лапы и изображал из себя чучело Дюрасела? Принимал ту же позу? Зачем наблюдал за ним?

— Всё! — сказал сам себе Фёдор, глядя, как зверёк принялся жевать капустный лист.

Юноша провёл рукой по лбу и легонько склонил голову. Кролик выглядел абсолютно нормально, и если позволить своему сердцу чуть доброты… Ему вдруг даже стало жаль кролика, словно он его незаслуженно обидел, навыдумывав чего-то из-за испугавшего его сна. Это просто кролик. Трогательное и доверчивое существо, нежное и беззащитное создание божье, как говорит батя. И вовсе нет никакого ощущения болезненной раскормленности… Пугание людей не входит в приоритеты белых кроликов.

— Укушенный-укушенный, пустым мешком, — пробубнил Фёдор, глядя на клетку и раздумывая, что ему могло показаться не так в этой милой зверушке.

Он глядел, как, деловито чавкая, работали челюсти кролика, как он забавно прижимал ушки, каким круглым, с отсутствием контакта, был его глаз, и думал, что с удовольствием бы провёл рукой по его шёрстке. Когда-то, в пору, когда Фёдора называли его детским прозвищем Тео (многие и сейчас так зовут), у него тоже был кролик. Мальчик ухаживал за ним, растил, пока не пришла чёрная весна. И кролика пришлось съесть. Как он тогда плакал и как ненавидел батю!

— Почему ты то пугаешь меня, то заставляешь думать о плохом? — тихо обратился Фёдор к «малышу».

А потом зрачки юноши застыли. Теперь уже не мурашки, а чьи-то холодные пальцы прошлись по спине. И вновь накатили обрывки недавнего сновидения. Всплыли в сознании и повисли здесь, в этой густой тишине. Сон… Он вспомнил голос. Часть фразы.

— Место, где заканчиваются иллюзии, — хрипло произнёс юноша, И кивнул. — Такие были слова.

Кролик в клетке прекратил жевать.

Не совсем так. Не только челюсти зверька приостановили свою работу. С ним происходило что-то ещё. Что-то неестественное, что не случается с доверчивыми беззащитными существами. Снова вернулось ощущение неприятной мясистости, раскормленности, словно пропорции кролика незаметно, совсем чуть-чуть, но видоизменились. Зверёк вроде бы нахохлился, верхняя его губа волнисто задрожала, обнажая блеснувший ряд мелких, но по-кошачьи острых зубов. У Фёдора промелькнула мысль, что таких зубов у кролика не бывает, не должно быть, а потом всё внутри него куда-то провалилось. Он увидел глаза белого кролика. По ним снова пробежала золотистая искорка, только… Цвет их сменился. Они налились сейчас чем-то тёмным, как густой кроваво-вишнёвый сок, и вроде бы стали больше. И Фёдор услышал, — он даже не сразу поверил своим ушам, не хотелось ему верить, — потому что он услышал тихое, похожее на змеиное, нарастающее шипение.

— Что такое?! — Панический всхлип юноши иссяк на выдохе.

Если бы он сейчас не успел инстинктивно отдёрнуть руку, быть бы ему укушенным — кролик с шипением бросился к прутьям клетки и бестолково ударился об них.

«Бешеный, — мелькнуло в голове у Фёдора. — Может, его вообще отловили в тумане, кто их знает!»

(место, где заканчиваются иллюзии)

— Привет, Тео!

Фёдор вздрогнул и быстро отпрянул от клетки. Обернулся. Перед ним стоял Сливень: вытирая руки о край длинного фартука, трактирщик добродушно улыбался.

— Дядя Сливень, — пролепетал юноша. — Как хорошо, что это вы.

— Ну да. — Трактирщик несколько озадаченно посмотрел на парня. — А кого ты ожидал здесь увидеть, сынок? Привидение?

И он отрывисто хихикнул. Фёдор смутился. Но тут же, тыкая чуть согнутым указательным пальцем себе за спину, спросил:

— Дядя Сливень, а этот… этот?..

— Да, кролик, — отмахнулся трактирщик. — Приходили тут одни, дали мне его. Нечего, говорят, Сливень, тебе приличных людей чучелом пугать, пока ярмарка. Мол, гости ваших местных дел не знают. Потом его заберут.

— Он больной, — сказал Фёдор.

— В смысле? — удивился Сливень.

— Больной, — повторил Фёдор. И замялся. Он не знал, что ему следует говорить дальше, в чём, собственно, болезнь кролика. — Ну-у, бешеный…

— Не-е, — заверил Сливень, — здоровый. Проверено.

Фёдор посмотрел на клетку. Никакой перемены не было, никакого плохого ощущения. Пушистый белый кролик, может, чуть крупнее обычного, сидел на своём месте и мирно грыз капустный лист.

— Мне, между прочим, эти-то, которые его дали, — трактирщик перешёл на громкий шёпот, которым обычно сообщают военную тайну, известную всем, — они из полиции были. Вот. Кто дал-то его.

— Зачем? — почему-то спросил Фёдор.

Он так и не определился, что ему стоит и чего не стоит говорить добродушному, но болтливому Сливню. «Вдруг ещё решит, что я баловался чем не тем!» — рассудил Фёдор. Он, как и все на канале, знал про слизь речного червя, вызывающую видения, и про чёрные грибы (их ещё звали сатанинскими) с гиблых болот, знал про сонные споры, надышавшись которыми люди оказывались там, откуда не хотели возвращаться, знал и кое-что другое, но никогда этого не пользовал. Считалось, что молодые люди, вставшие на эту дорожку, очень скоро плохо кончат.

— Дак говорю ж я, не нравится им моё чучело, — вскинулся Сливень, однако как-то странно не глядя на клетку. — Мне-то с ними ж не поспорить, сам знаешь.

— Ну да, — согласился Фёдор.

— Хотя мог бы! — В глазах трактирщика мелькнула неожиданная яростная искра.

— Давно пора, — поддакнул юноша. А сам подумал: «А ведь тебе, дядя Сливень, тоже что-то не нравится в этом кролике, ты что-то чувствуешь… Только вот что?»

Сливень покивал, успокаиваясь, и с прежним добродушием махнул рукой:

— Да брось ты, сынок. Через три дня его и так заберут. Верну своего старика Дюрасела, как только ярмарка закончится. И заживём мы по-прежнему. Всё у нас будет тип-топ. — Сливень подмигнул Фёдору и, как бы подводя черту под этим разговором, совсем другим тоном поинтересовался: — Так с чем ты пожаловал?

Фёдор выполнил поручение отца. И конечно, Сливень по старой дружбе с его родителем не отказал парню в лучшем столике. Хотя его уже пытался забронировать для своей компании сынок высокого полицейского чина из Дмитрова.

— Там на террасе завтра будут одни богатенькие, — пояснил Сливень, — мне ж от них прибыток, как без этого. Но я специально держал лучший столик для кого-то из своих. Ты понимаешь, сынок, о чём речь?

— Ну да, — не нашёлся с ответом Фёдор.

— Ладно, пусть они у меня тут похозяйничают три дня. — Сливень бросил быстрый взгляд на клетку и тут же отвернулся. Возможно, он даже сам не заметил, как чуть-чуть поморщился, а возможно, Фёдору это просто показалось. — А там и пора будет напомнить гостям, что мы у себя дома!

Фёдор поблагодарил радушного и прекрасного в праведном гневе трактирщика, про себя отметив, что и ему будет завтра чем блеснуть перед Вероникой, и двинулся в обратный путь. Батя уже заждался, да и своих дел полно. Он пытался выкинуть из головы странную историю с белым кроликом, объяснить себе всё случайными совпадениями и испугавшим его сном. Пытался, но перед тем, как свернуть с набережной, что-то заставило его остановиться и бросить взгляд на трактир дяди Сливня. Когда он только шёл сюда где-то с час назад, ещё с пустыми флягами, юноша обратил внимание на забавную игру теней. Так уж вышло, что тени от раздвоенных стволов деревьев над входом в трактир с этого самого места очень походили на кроличьи уши, а сама дверь, лаз в нору, — на мордочку зверька. Сейчас ничего забавного он в этом не нашёл. Солнце двинулось к закату, удлиняя тени. Фёдор стоял и смотрел на ещё одно совпадение, и лёгкая испарина выступила на его лбу. Кролик из тени придвинулся к трактиру и выглядел теперь угрожающе. Он напоминал даже не о болезненной раскормленности, а о чём-то хищном, притаившемся в шкурке безобидного трогательного существа. Вот кто-то открыл дверь, и Фёдор вздрогнул: кролик из тени оскалил пасть. Он теперь её не закроет, в трактир потянулись посетители, и дверь будет оставаться открытой. А кролик не станет шипеть — он всё ещё притворялся беззащитным и нежным. И только всё ближе, вслед за уходящим солнцем, подползал к трактиру. Словно ждал, когда пробьёт его час, и тогда уже, отбросив излишние церемонии, он сможет поглотить то, за чем пришёл.