Неупокоенные

Когда ты лишаешься всего тела, происходит то же самое, только в большем масштабе. Наверное, это можно назвать «синдром фантомного тела». Вы до сих пор его ощущаете, до сих пор привязаны к реальному миру и способны ненароком толкнуть локтем телевизор или удариться ногой о стул.

Но прошло какое-то время, и я научилась видеть на ощупь, слышать как летучие мыши, с помощью своеобразной эхолокации, чувствовать, где расположены стены, и моя привязанность к физической оболочке ослабела, как и способность влиять на предметы из материального мира.

Может, именно поэтому Трентон увидел ее, нашу девушку, Вивиан? Потому, что она умерла недавно и еще не разучилась быть живой?

Если дело в том, чтобы вспомнить свое старое тело во всех подробностях, то стоило попытаться. Вспомнить его потребности, голод, жажду, ощущение пространства, боль и удовольствия… Если это – путь на волю, то я должна попробовать!

Кровать в Желтой комнате похожа на ту, что мы купили для Мэгги, когда она выросла из колыбельки. Мы приобрели ее в магазине Вулворта. Кровать нам доставили грузчики с торжественно-скорбными лицами людей, несущих гроб на похоронах. Первые полгода, когда Мэгги переехала из колыбели в кровать, она просыпалась с громким криком. Я ложилась к ней в постель, и она постепенно успокаивалась и снова засыпала. А я все это время шептала дочери что-то убаюкивающее и обнимала, чтобы она чувствовала, что я рядом.

Я помню: ее сердце бешено колотится, и этот стук отдается в моей грудной клетке.

А еще помню ее тихие всхлипывания, пот, который просачивался через пижаму, и малиновый запах ее волос.

Я помню сковывающий меня ужас, когда я слышала пронзительный крик Мэгги среди ночи. Я так боялась, что не смогу вытащить ее из цепких лап страшного ночного кошмара. И даже когда она успокаивалась и мирно засыпала рядом со мной, я лежала и думала о том, насколько же она хрупкая – это маленькое чудо из плоти и крови, которое так легко сломать.

Я хотела защитить ее, снова спрятать в свое нутро, скинуть кожу, как змея, и обернуть Мэгги ею, чтобы она навеки была со мной, в безопасности. И снова стала моей тайной.

Но она росла, и наши тела все больше отдалялись друг от друга. Помнила ли она те ночи? Помнила, как я обнимала ее и тихо напевала колыбельные, зарывшись в ее волосы?

Наверное, нет. Скорее всего, эти воспоминания смешались с общей памятью о детстве и пропали в ней. Канули в темноту, такую же вязкую и глухую, как та, что окружала нас, когда мы засыпали в одной постели.

И я готова с этим смириться.

Но кто знает? Может за всеми жизненными событиями, обидами и расстояниями, где-то в ее душе сохранилась память о тех днях. И однажды она почувствовала, как мои руки нежно обвивают ее, и мой голос тихо повторяет: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя…» Надеюсь, что ей от этого стало спокойнее и легче.

Мое тело восстанавливается.

Я помню: кулак Эда, вспышка боли, разноцветные круги перед глазами.

Я помню: укус комара на колене, я расчесываю его до крови.

Я помню: подбородок Томаса мягко коснулся моего, когда мы в первый раз поцеловались.

Сандра

Что Элис помнит о той черепахе?

Мы с ней никогда об этом не говорили. И о том, как мы с Мэгги столкнулись в один прекрасный день. Что ж, око за око – я уверена, у Элис есть тайны, которые она мне не расскажет. Если все ее секреты раскроются, то она будет как распотрошенная индейка на День Благодарения – неприглядная и без изюминки.

Пример: чемодан в стене спальни.

Забавно – я ничего бы не узнала, если бы Мартин в тот день не наехал на Джими Хендрикса.

Это был январь восемьдесят седьмого года. Мы с Мартином лежали на кровати, пили вино и смотрели на снегопад за окном. Хлопья снега падали беззвучно, образуя сугробы под окнами и дверью, укутывали поля в белое покрывало и погружали мир в тишину. Все это время, пока я жила на севере, я не уставала смотреть на снег.

Мы так лежали и пили уже долго и вроде как начали заводиться, как по телеку начали играть «Дорз», и Мартин просто так ляпнул: «Не понимаю, почему все так восторгаются Хендриксом. По мне Кригер не менее хорош…»

Мы начали препираться. Я встала, чтобы налить еще. Я была занята ссорой и тем, что называла Мартина идиотом, а поэтому споткнулась о край ковра и упала на пол.

Вместо того, чтобы мне помочь, он сказал: «Видишь, Сандра? Видишь, что ты с собой делаешь?» И посмотрел на меня с отвращением, как будто я была каким-то грязным бомжом, и он хотел отвернуться, но воспитание не позволяло.

Я выставила его на улицу без штанов. Вид голозадого Мартина, прыгающего по снегу босиком, все искупил.

А чемодан мне подвернулся под руку. Вернее, под ногу. Буквально. Возвращаясь в спальню, я со злости пнула по стене и поняла, что что-то было не так – вместо того, чтобы отскочить, моя нога вошла в стену дочти до колена, проделав в ней приличных размеров дырку. Внутри кое-что было: большая коробка, как я тогда решила.

Мне пришлось расковырять всю стену, чтобы достать то, что там лежало. Это был небольшой кожаный чемодан, покрытый слоем грязи. Я надеялась, что там лежит что-то суперское и безумно интересное типа черепа или украденных драгоценностей. Каково было мое разочарование, когда я нашла внутри чемодана только коричневый твидовый пиджак, один белый носок, значок университета святого Фомы Аквинского и длинную розовую ленту – такие девочкам вплетают в косы.

Сто процентов, Элис никогда не скажет, зачем она спрятала этот чемодан в стене и когда. Конечно, у меня есть пара догадок. Но я и не настаиваю, чтобы она говорила. Когда вы и так целыми днями вместе летаете, сталкиваясь задницами, нужно же хоть где-то иметь личную территорию.

Три месяца этот чемодан простоял у меня в спальне, прямо напротив дыры в стене, которую я потом замазала штукатуркой. Я не пыталась вернуть его владельцу – я не знала, кому возвращать. Я знала, что это сделали не Киллиганы. Достаточно было посмотреть на аккуратные персиковые обои, и станет понятно – миссис Киллиган не стала бы хранить у себя в стене чемодан со всяким барахлом. Я смутно помнила, что в этом доме раньше жила старушка с дочерью – ну и что с того? «Ваши дела – это ваши дела» – вот мой девиз по жизни. Ну, или, по крайней, мере был, пока все не начали улаживать свои дела в моем доме.

Все изменилось после того дождя. В мае небеса разверзлись на несколько недель, и на нас пролились тонны воды. Листья прибивало к окнам, дождевые потоки прокладывали русла в грязи и гнали воду из ближайшего ручья прямо к моему крыльцу. Несколько дней в подвале прибывала вода. В этой мути плавали банки с краской и утонувшие лягушки брюшком кверху.

В воскресной школе мне рассказывали про Всемирный Потоп, и я уже подумала – а не он ли это? Но погода наконец-то наладилась. Небо стало ясным и ярко-голубым как цветы колокольчиков, а солнце повисло высоко и довольно нежилось в тучах, как кошка на мягкой подстилке.

Из-за дождей много всякой гадости навсплывало: на газоне были кучи всякого мусора, на пляже валялись дохлые рыбины. В потоках грязи застряли чьи-то ботинки, стиральные доски, куклы без глаз, старые носки, варежки, бутылки из-под кока-колы и старые шляпы, пахнущие плесенью.

К переднему крыльцу прибило черепаху – рот у нее был широко открыт, как будто она звала на помощь. Она не моргала. Странная черепаха – с каким-то… человеческим печальным лицом. Огромная, как супница. На темном пятнистом панцире была надпись красной краской. Судя по кривым буквам, ее писал ребенок, тщательно выводя каждое слово: «Вернуть Мэгги Ланделл».

Я же говорю: все тайное становится явным.

Трентон

В этот раз Трентон не курил травку и лежал очень-очень тихо. Он пытался дышать еле слышно, от этого напряжения болели легкие. Он открыл окно, но наполовину прикрыл жалюзи – Трентон пытался воссоздать такой же свет, как был тогда в оранжерее.