Неупокоенные

Он взял фотографию у Дэнни, сложил ее и положил в карман.

– Простите, что вас потревожили. Вот моя визитка, и Дэнни вам тоже оставит свою.

Дэнни уже что-то писал ручкой на своей визитной карте.

– Я тебе оставлю мой номер, Мин, – сказал он, – надо будет пересечься как-нибудь.

Роджерс выглядел раздраженным.

– Если заметите что-то подозрительное, дайте знать.

– Если, гуляя по саду, мы споткнемся о труп? – усмехнулась Минна, но никто не засмеялся.

Только Кэролайн проворчала:

– Минна, прошу тебя… – И потерла виски.

– Хоть что-то подозрительное, – повторил Роджерс.

Полицейские ушли, и женщины остались в оранжерее среди мертвых и гниющих растений.

Я думала, что Сандра опять скажет какую-нибудь глупость, но она только пробормотала: «Ой, плохи дела…» Я почувствовала, как она расползается по стенам, заползая в самые дальние и темные углы за плинтусами – она всегда так делала, когда у нее было плохое настроение.

Новенькую до сих пор била мелкая дрожь.

– Вивиан, – прошептала я, – это ты?

Но она не издала ни звука.

Энни Хейс начали искать через два дня после того, как ее родители обнаружили пропажу. Я услышала об этом, как и о многом другом, от Дика Харта, который доставлял на наши фермы молоко. Та зима была суровой – земля только-только начала оттаивать, на реках, до сих пор покрытых льдом, стали появляться первые трещинки. Почва была очень сырой, ветер нещадно трепал кроны деревьев. Иногда по утрам, когда на улице завывал ветер и газ трепыхался на плите под чайником, я даже скучала по Эду. Я потягивала кофе через кусочек сахара, чтобы хоть немного его подсластить. В мире бушевала война. А мы дома чувствовали ее так: холодное одинокое утро и песчинки сахара между зубами.

Дик Харт обычно ездил на фургоне с эмблемой своей фермы и изображением коровы, но этой зимой он передвигался на старых санях, запряженных парой лошадей. Я помню, как однажды утром он рассказал мне про Энни Хейс и поисковую операцию. И еще пожаловался, что снег стал такой мягкий и мокрый, что ему едва ли не пришлось развернуться и ехать обратно. Лошади стояли во дворе и выпускали в морозный воздух клубы пара из ноздрей. И я подумала, как же Энни сейчас холодно, где бы она ни была.

Все должны были собраться возле церкви в Коралл-Ривер, и я прошагала для этого сбора около шести километров. Небо висело низко и было затянуто темными облаками, как будто хмурилось.

Я прекрасно это помню.

Не могу припомнить, что нам говорили, какие инструкции давали, как разделяли районы поиска. Я не видела Томаса в числе добровольцев. Странно, ведь он был там. И я должна была его заметить – среди нас было мало мужчин, многие были на войне. Не знаю, сколько времени мы бродили по полям. Начался дождь. Из-под снега показались островки грязи. Я очень замерзла, и у меня болело горло оттого, что я громко выкрикивала имя Энни.

И я подумала тогда: как это должно быть ужасно – потерять ребенка.

Я заметила какое-то движение у кромки леса и отстала от группы. Мне казалось, что там сидит пропавшая малышка, плачет и прячется в тени. Дождь уже лил вовсю. Я с трудом могла разглядеть что-то среди мокрых веток. Пальцы совсем закоченели.

Я зашла в лес, и моя нога тут же провалилась сквозь серый лед в какую-то ямку – наверное, это была норка какого-то зверя. Я упала, приземлившись на ладони и колени. Резкая вспышка боли – все, я точно сломала или вывихнула лодыжку! Я поняла, что шла за каким-то животным – оленем или лисой. Девочки в лесу нет. А если и была, то она долго бы не протянула.

Я попыталась встать, как вдруг чья-то сильная рука помогла мне подняться.

– Как вы? В порядке?

Очки в подтеках от дождя, давно не стриженная борода, запах мокрой шерсти и табака, красивый прямой нос с висящей на нем капелькой.

Таким Томас предстал передо мной в первый раз.

Потом он говорил, что приметил меня еще раньше, в толпе, но я ему не поверила. Я так часто прокручивала этот момент в голове, что могу сказать наверняка – что из этого правда, а что мы уже потом напридумывали. Но разве это важно? Мы сами создаем свою реальность, перекраивая ее по-своему.

Томас предложил довезти меня до дома. Я попыталась отказаться, но он настаивал: «Вы не сможете дойти с такой ногой». И я согласилась: «Если вас не затруднит, конечно». Он называл меня мисс Ланделл, хотя это была моя фамилия уже в замужестве. Я не стала его поправлять.

Он закинул мою руку себе на плечо, обхватил за талию, и так мы перешли через поле под проливным дождем. Было такое чувство, как будто мы были совсем одни в мире под этим стеклянным куполом неба.

У Томаса был «седан», который в моих глазах выглядел роскошно, несмотря на то, что в некоторых местах он был поеден ржавчиной и завелся не с первой попытки. У нас с Эдом вообще не было машины.

Томас сказал, что он был профессором в университете святого Фомы Аквинского, преподавал античную литературу. Я задала ему несколько вопросов, но он не ответил. Я решила, что он игнорирует меня, но Томас извинился и сказал, что он глухой на правое ухо. Слух он потерял еще в детстве, когда старший брат ткнул его ручкой в ухо, чтобы посмотреть, как далеко она пролезет.

После того, как он рассказал мне про ручку и почему он не на войне, Томас несколько раз поворачивался ко мне левым ухом, чтобы расслышать, куда дальше ехать. И все равно мы пару раз повернули не туда. Именно тогда, в машине, я полюбила его.

Думаете, это невозможно? Думаете, я придумала красивую историю, чтобы оправдать себя? Наверное, это так. Но такие чудеса случаются каждый день – хотя, может, и не с нами, а с кем-то другим.

Взять, к примеру, маленькую Энни Хейс. Через два дня после начала поисков ее нашли в подвале, где ее прятал Ричард Келли – восьмилетний сын местного аптекаря. Он носил ей каштаны и молоко из кухни каждый день. Они хотели вместе убежать. За месяц до этого он бесплатно дал ей мороженое в отцовском магазине, и девочка решила, что это любовь.

Детям устроили хорошую взбучку. Но в конце концов Энни вышла замуж именно за сына аптекаря. И в пятьдесят втором году (на тот момент мы с Томасом не разговаривали уже десять лет) я перед церковью приветствовала новобрачную миссис Энни Келли, бросала рис и смотрела, как белые крупинки подлетают в синее небо.

Сандра

Память – как густая грязь. Она медленно поднимается и обволакивает тебя так, что ты не можешь пошевелиться.

Можешь брыкаться и скрежетать зубами сколько угодно – все равно не выберешься.

Она тянет вниз.

В Джорджии грязь была черной и вязкой как нефть.

Глубже.

Помню, как отец чистит ботинки над обувной коробкой, которая досталась ему от его отца. Деда я видела только один раз в жизни. У него подбородки были, как жирные колбасы. Мать кричит на отца за то, что он успел натаскать грязи в дом и наследить на полу.

Еще глубже.

Зулима, домработница моей подруги, Сисси, натирает мне руки какой-то грязью от волдырей и велит никому об этом не говорить.

Потоп в восемьдесят седьмом. Он превратил газон в реку и принес ту несчастную черепаху к моему крыльцу.

Все глубже и глубже…

Трентон крадучись зашел в оранжерею – надо быть осторожнее, ведь, когда он пару минут назад туда заглядывал, копы все еще были там. Кэролайн ушла, наверное, за новой порцией спиртного. Минна до сих пор стояла там, опершись на пыльную полку. Ее глаза были закрыты. Через разбитый потолок доносилось птичье чириканье, солнечные лучи разрезали воздух как ножи.

– Что им было надо? – спросил Трентон, стараясь, чтобы его голос звучал как можно безразличнее.

– Какая-то девушка пропала, – ответила Минна, не открывая глаз, – в Бостоне.

Трентон заволновался. Его лицо стало пепельно-серым.

– В Бостоне? А здесь они тогда что делают?

– Без понятия, – Минна выпрямилась, – кстати, ты помнишь Дэнни Топорники? Тоди?