Романтика. Вампиры (антология 2012)

Повредил ли он мне укусом кожу на шее? Наверняка я не знала. Его язык ласкал и облизывал меня, затягивал в волны экстаза. Он, словно новорожденный, жадно приник к моей груди. Но на самом-то деле сущим дитятей была я.

После второго бокала вина Коннор признался, что ему около шестисот лет. Я рассмеялась, не веря своим ушам. Чтобы подтолкнуть меня к приятию неправдоподобного, он рассказал, что был близким другом семьи Шелли. Его слова о Мэри прозвучали живо и искренне. Он знал вещи, которые можно выяснить лишь за годы изучения вопроса, обладая доступом к закрытым документам Бодлианской библиотеки. В устах Коннора Блэка ожили личные письма Мэри, многие из которых были утеряны. Он слишком молод, чтобы столько знать, если, конечно… Шестьсот лет? В самом деле?

Чем я его привлекала? Он утверждал, что прочел мою диссертацию, в которой говорилось о сквозящем в романах Мэри Шелли страстном желании бессмертия. По всей видимости, мне удалось уловить черты настоящей Мэри, поэтому Коннору захотелось встретиться со мной, и ради этого он стал студентом. Он был близок с писательницей после смерти мужа, но Мэри отклонила предложение ее обратить.

— Потому что было слишком поздно, — заметила я, допивая третий бокал. Отличное каберне! — Зачем жить, если умерли все дорогие ей люди?

— Именно так она и сказала, отказывая мне, — подтвердил он, поднимая свой бокал. — Но ты меня не отвергнешь, правда?

— Бессмертие обжалованию не подлежит!

— А как насчет обострения всех чувств? Звуки, запахи, вкусовые ощущения… Ты не можешь себе представить, каков для меня вкус шоколада или вина. Ах! — Он закатил глаза, словно вино было чем-то вроде амброзии.

— Так ты все еще питаешься шоколадом? — полюбопытствовала я. — Не только кровью?

— Кровь подкрепляет и поддерживает. А так — ешь что хочешь ни на фунт не потолстеешь!

Я расхохоталась. Наверное, он шутит.

— Серьезно. Останешься такой же или даже немного похудеешь.

— Только немного? — Я подняла бровь. — Думаю, я позову тебя, когда похудею фунтов на десять.

— Нет! — В его голове послышались стальные нотки. Он стал настойчивым. — Сейчас мы пойдем к тебе домой. Я хочу тебе показать…

— Показать? — Я нервничала, мне было интересно и страшновато.

— Да, показать, что я могу сделать с тобой. Для тебя, — поправился он. — Скажи, когда мне остановиться, если тебе станет тревожно. Ты под контролем.

— Я под контролем, — эхом повторила я, словно вдруг припоминая что-то.

Больше я не нервничала, но нервы были напряжены, как струны скрипки. И сейчас они пели.

— Ммм… — Он поднял глаза, по щетинистому подбородку стекала капля крови. — Твое слово — закон.

Но он не остановился, чтобы внимать командам. Не успела я и глазом моргнуть, как он, упав на колени, стянул с меня трусики одного цвета с бюстгальтером, и между моими бедрами оказалась его голова. Пришлось откинуться назад, чтобы ему было удобнее. В куннилингусе он был профи и не отрывался от меня так долго, что у меня просто крыша поехала. Я потеряла голову — едва ли могла припомнить собственное имя.

А затем я почти потеряла сознание: вся трепетала, а голова шла кругом от эйфории. Я никогда не чувствовала себя столь умиротворенной и одновременно возбужденной. Страсть кипела во мне. Я парила в воздухе, созерцая себя будто со стороны. Лежа на кухонном столе, я выглядела очень даже ничего: туловище смотрелось удлиненным, некоторые излишние округлости скрадывались, живот казался плоским и привлекательным, а грудь — подтянутой, чего я раньше не замечала. И ноги такие длинные, что я и не мечтала, причем безупречной формы. Они обвились вокруг Коннора, прижимая его как можно ближе к себе, а потом обмякли.

Он оторвался и вытер рот тыльной стороной ладони. Позвольте, а как я наблюдала за всем этим? В своем ли я уме? Или уже мертва?

Так он меня и оставил лежать на кухонном столе, словно брошенную тряпичную куклу. И пошел что-то искать. Нож… Расстегнул рубашку и провел лезвием по коже на груди совершенной формы, оставив красный след. Потом наклонился ко мне для поцелуя:

— Теперь твоя очередь. Пей!

Не знаю, как я могла повиноваться приказам, паря в воздухе, но, когда он прижался к моим губам красным следом от лезвия ножа, ощутила на языке солоноватую влагу, похожую на морскую воду. Я потонула в нем, упиваясь этой влагой и не в силах оторваться, но все же вынырнула, чтобы глотнуть воздуха.

— Вот и все. — Взяв мою голову в свои ладони, Коннор баюкал меня.

Синь его глаз звездами на полночном небе сияла в тумане, чтобы я не сбилась с пути. Я опять опустила голову и провела языком вдоль красной полосы с резким привкусом. Теперь я распознала вино, то самое каберне, которое мы пили раньше, богатый ягодный привкус с нотками табака, земли и соли. Кровь Коннора. С каждым глотком прибывало четкости и ясности мировосприятия. Я отчетливо ощущала каждый свой палец, скользивший по голой груди Коннора, бегущий вниз по его руке, вновь поднимавшийся вверх, замечала каждое сухожилие, каждый канатик мышц. Он не был плодом моего воображения, а существовал в реальности. Соскользнув с кухонного стола, я коснулась кончиками пальцев холодного линолеума, встала на носочки, чтобы поцеловать его в пьянящие, трепетные губы.

Я потянулась к застежке его джинсов: что-то одежды на Конноре многовато. Хотелось почувствовать его рядом, в себе. Я была такой новой, живой и столь явственно ощущала каждую деталь: как пульсируют артерии под кожей, как по венам струится кровь, как тикают часы в спальне и тихо плачет ребенок в соседней квартире. В соседней? Разве я могу слышать соседей?

— У тебя обострились все органы чувств, — словно отвечая на мой немой вопрос, сказал Коннор.

И тут я поняла, что его губы не двигаются. Я могу читать его мысли, как он — мои. Теперь мы связаны.

— На всю жизнь? — еще не привыкнув к телепатии, вслух спросила я.

Его пальцы переплелись с моими. Навеки. Мой эпипсихидион.

Душа моей души. Я знала и эту поэму Шелли, и его одержимость возлюбленной. Мне была известна реальность, стоящая за стихами. Шелли попался в сети собственного идеализированного представления о любви. Стала ли я сама фантомом? Или же, готовая к встрече с новой жизнью, пробуждалась, отбросив разочарования прошлого?

Из-за обострившихся до предела чувств я приняла звук разбившегося стекла за нарушение в восприятии действительности. Секунда ушла на то, чтобы понять: окно действительно разбилось. Через него влезал мужчина, а двое других ворвались в дверь, которую я забыла запереть. Я решила, что это были именно мужчины, казавшиеся нереально огромными из-за темных комбинезонов и шлемов. Их лица закрывали маски — противогазы.

Коннор отпихнул меня назад, закрыв собой, будто желая защитить. Меня тронул его жест, но мой защитник тут же рухнул как подкошенный. Через мгновение мои собственные протестующие возгласы перешли в гортанный хрип, и я упала на него, а мой разум растворился в черной мгле.

Я проснулась в непроглядной тьме. Чувствовала, что лежу на хлопчатобумажных простынях, но явно не в своей кровати и не на своем белье. Больница? Я села. В больницах всегда теплятся надоедливые флуоресцентные огни, которые никогда не выключают. Я же вообще не видела никакого света, в том числе ни одной светлой щелочки, которая указывала бы на окно или дверь. Я вздохнула, ощупала руки и обнаружила, что в левую вену вставлена капельница. Точно больница, решила я и попыталась отнестись к этому факту спокойно.

Больница… Прищурившись, я вглядывалась в темноту. Может, я ослепла? Меня обуяла паника — слепа! Боже, пусть это состояние окажется временным. Потянувшись в стороны, я нащупала металлические боковые поручни.

— Эй? — Если я слепа, как узнать, что в комнате никого нет? — Есть тут кто?

Ответа не последовало. Вздохнув, я ощупала капельницу и добралась до устройства в форме коробочки. Наткнулась пальцем на что-то вроде кнопки. Послышалось жужжание, за ним последовал тихий стрекот, и по трубке капельницы что-то потекло пульсирующими толчками. Может, в вену мне капало то, что меня вырубило. Или не стоит волноваться? Но я нервничала. И попыталась вспомнить, что произошло и почему я здесь очутилась. И тут мой разум нашел Коннора.