Падение Святого города

Воин-Пророк шел среди разрухи, и с каждым новым подъемом перед ним разворачивалось будущее. Его душа блуждала во мраке вероятностей по воле ассоциаций и выводов. Мысли разветвлялись ветка за веткой, пока не заполнили весь окружающий мир и не пробились за его пределы, в иссохшую почву былого, за вечно убегающий горизонт будущего.

Горели города. Целые народы срывались с насиженных мест. Смерч шел по земле...

«В Киудее есть только одно дерево...»

Вокруг лежали мертвые камни, но Келлхус видел то, что было прежде: пышные процессии, людные улицы, могучие храмы. В дни, когда провинции к югу от реки Семпис были населены, Киудея считалась таким же великим городом, как Шайме. Теперь она опустела и онемела, превратилась в пастбище — в непогоду пастухи укрывали здесь свои стада.

Некогда тут жила слава. Теперь не осталось ничего. Опрокинутые камни и трава под ветром...

И ответы.

— Только одно дерево,— говорил старик не своим голосом,— и я обитаю под ним.

Келлхус ударил его мечом и рассек до самого сердца.

Его использовали, его обманули — всегда, с самого начала... Так утверждал скюльвенд.

— Но я не то, что другие! — протестовал Ахкеймион.— Клянусь моим сердцем, я не верю!

Скюльвенд пожал своими могучими плечами в шрамах.

— Он понимал это, признавал твою важность. Делал ее основой для еще большей преданности. Правда — как нож, и все мы изранены!

— Что ты говоришь?

Пергамент в его руке истекал чернилами, пока Ахкеймион шел по лагерю. Он протискивался сквозь толпы вооруженных и вооружающихся айнрити. Не обращая внимания на тех, кто кланялся ему и называл его «святым наставником», он миновал конрий-

скую часть лагеря и оказался в тидонской, более неряшливой. Там

Ахкеймион увидел пожилого мейгеришского рыцаря с длинной

седой бородой, стоявшего на коленях перед потухшим костром.

— Возьми руку мою,— читал старик нараспев,— и преклони колена пред...

Рыцарь неожиданно открыл глаза и сердито взглянул на Ах-кеймиона, стирая слезы. Слова следующего стиха — «тем, кто легко поднимет» — повисли в воздухе, непроизнесенные. Затем рыцарь обернулся, подобрал оружие и снаряжение. Вдали пропели рога.

«Возьми руку мою» — один из сотни гимнов в честь Воина-Пророка. Ахкеймион знал их наизусть.

Он посмотрел в проход между палатками. Там опустились на колени другие люди, кто поодиночке, кто вместе по двое-трое. Ахкеймион обернулся и увидел Судью, увещевавшего несколько десятков кающихся. Куда ни глянь, повсюду глаза встречали Круго-распятие — на чехлах щитов, на одежде и на знаменах. Весь мир поклонялся ему.

Как такое могло случиться?

То, что Келлхус говорил в Яблоневом саду, было правдой: преклонить колена пред Богом — значит высоко подняться среди павших. Слуги отсутствующего царя строго охраняли его место. «Все, что я делаю,— говорили благочестивые,— я делаю для Него». Они повторяли слова писания столь древнего, что его метафоры подошли бы для истолкования любой ненависти, любой цели. Словно все, что лежит за пределами тусклого и грязного круга этой жизни,— не более чем оболочка, скрытая за горизонтом. Стоит только протянуть руку и достать оружие...

Коленопреклонение! Что это, если не возмутительная ненасытность? Не стоит жалеть сладостей, когда скоро подадут мясо! На столе будет лежать весь мир, его чары станут музыкой, его капризы станут угощениями для благочестивых. Все для них.

А остальные? Им остается только молиться.

— О чем ты говоришь? — кричал Ахкеймион скюльвенду.

— Я говорю, что даже ты, гордо отвергающий все, даже ты — его раб. Он сидит у источника твоих мыслей и наливает их в свою чашу, как воду.

— Но моя душа принадлежит мне!

Мрачный, гортанный, язвительный смех. Словно все страдальцы, в конце концов, всего лишь глупцы.

— Отсутствие мыслей он ценит дороже.

Келлхусе дал ему уверенность, хотя отнял у него Эсменет. Ахкеймион даже считал свои страдания доказательством. Если Келлхус причиняет мне боль, говорил он себе, все происходящее реально. В отличие от многих вера Ахкеймиона не основывалась на иллюзии. Сны Сесватхи уверяли его в собственной значимости, достаточной для ужаса или гордости. А спасение было слишком... абстрактным.

Любить обманувшего — какое испытание! А он так привык... так привык...

Теперь все опрокидывалось, неслось по ступенчатым обрывам в лавине голода и ненависти, летело, летело... «Шайме».

Он не знал, куда все летело.

«Истина — это нож, и мы все изранены...»

Что творится?

Знание чего-то — это в некоторой степени понимание того, где кто стоит. Неудивительно, что Ахкеймион прижал руки к груди, испугавшись падения. Даже здесь, на широких Шайризорских равнинах, он боялся упасть в длинную тень Шайме.

«Спроси себя, колдун... Есть ли у тебя что-то, чего он еще не отнял?»

Лучше бы ему быть проклятым.

Огни на стенах Шайме на рассвете потускнели. Вскоре они казались лишь оранжевыми мазками между зубцами.

Фаним в изумлении смотрели со стен на окрестные поля. Невероятное зрелище четырех осадных башен — по две с каждой стороны от ворот Процессий — ужасало, поскольку все думали, что на подготовку штурма у идолопоклонников уйдет не меньше нескольких недель. Перед воротами в городе собрался странный отряд, по большей части состоявший из новобранцев. У этих защитников имелось лишь древнее оружие или подручные средства. Помимо новичков здесь было около двух тысяч бойцов, переживших

сражение при Менгедде, но идолопоклонники удивили даже этих ветеранов. Их лорд Хамджирани поднялся на башню, дабы увидеть все своими глазами. Некоторое время он спорил с младшими грандами, а потом с отвращением ушел.

Построившись на склонах Ютерума, барабанщики язычников начали отбивать ритм. Им в ответ заревели рога айнрити — во всю мощь человеческих легких.

На поле напротив ворот, которые фаним называли Пуджкар, а айнрити — воротами Процессий, стали собираться небольшие группы людей. Люди на стенах решили, что идолопоклонники хотят переговоров, и позвали своих офицеров. Но вельможи велели им молчать. Лучникам было приказано приготовиться к стрельбе.

Растянувшись на сотню и более ярдов, к ним приближалась колонна примерно из сорока небольших отрядов. Отряды двигались в десяти шагах один от другого, по шесть человек — пятеро впереди рядом, один позади. Воины надели алые одежды под серебряные кирасы. На макушках их боевых шлемов трепетали маленькие вымпелы, у каждого отряда своего цвета. Лица солдат были выбелены, как у айнонов во время войны. Те, что шли с флангов, несли тяжелые арбалеты, как и одинокий воин позади. Двое рядом с арбалетчиками прикрывали что-то огромными плетеными щитами. Разглядеть то, что скрывалось между и за щитами, не представлялось возможным.

Самые невежественные фаним начали улюлюкать, но тут пронесся слушок, заставивший их замолчать. Одно кианское слово, которое знали даже самые невежественные амотеи. Знали и боялись. Куррай...

Чародеи.

И словно в ответ на молчание, потусторонний хор загудел из приближавшихся рядов. Он не летел по воздуху, а звучал из-под сожженных полей и разрушенных строений. Гул прошел по хребту могучих стен Шайме. Полетели первые зажигательные снаряды. Взрывы жидкого пламени проявили магические защиты, окружавшие каждый отряд айнрити. Облако поглотило солнечный свет, и обороняющиеся все как один увидели основания призрачных башен.

Ужас охватил их. Где же Водоносы Индары?

Те фаним, что бросились бежать, были зарублены своими же командирами. Нечестивый хор грянул громче. Первые отряды остановились в пятидесяти шагах от стен. Выпущенные в панике стрелы попали в защиты и превратились в дым. Под рев солдат несколько фигур поднялись в воздух. Их багряные одежды бились на ветру, глаза и рты горели пламенем.

На стенах все в один голос ахнули...

Ослепительный свет.

Громадная осадная башня, которую люди Пройаса называли Цыпочка, стонала и трещала, пока рабы и быки тянули ее по полю. Когда ее собирали прошлым вечером, Ингиабан вдруг усомнился: эта машина, выстроенная для стен Героты, достаточно ли она высокая, чтобы «поцеловать башни Шайме»? Гайдекки как обычно сострил, что ей надо лишь подняться на цыпочки. Отсюда и прозвище.