Конан и Время жалящих стрел

– Я служил еще месьору Орантису, отцу молодого господина, сударыня. Служил ему верно, и у него никогда не было причин жаловаться на меня! Если бы понадобилось, за молодого хозяина я отдал бы самую жизнь свою… Но я сказал вам чистую правду. Наемник, который охраняет его, готов был принять деньги. Мы даже сговорились насчет суммы… Но принц не пожелал никого видеть. Стражник сказал, наш господин сам просил, чтобы к нему не пускали ни единой живой души – кроме тех, разумеется, кому воспрепятствовать они бессильны. Принц Нумедидес, он сказал, бывает каждый день. Но внутрь не заходит, а только украдкой подсматривает в замочную скважину. Больше же – никого!

– Но почему?! – Крик Релаты был сродни вою раненого зверя. – Как он мог бросить в беде меня, всех нас… как мог не пожелать встретиться со мной?!

Старик-мажордом беспомощно развел руками.

– Не могу знать, госпожа. Поверьте, я готов сделать для вас все, что могу. Рано или поздно все прояснится. Не могут же они всерьез обвинять нашего господина в столь безумном деянии – это чистая нелепость! Происки этого Митрой проклятого недоноска… – Только так теперь среди слуг Валерия именовали Нумедидеса. – Но истина выйдет наружу. Суд Герольда оправдает его! Вот увидите, госпожа, все будет хорошо…

Но заверения старика не достигали сознания Релаты. Ее возлюбленный предал ее – вот все, что она знала. И тщетны все их упования на Митру, на справедливость Герольдов. Ее возлюбленный отказался ото всех тех, кто вверен был его заботам. От дома, от слуг, от самой Релаты, наконец! Он сложил руки, отказался от борьбы, отдался на милость палачей. Он недостоин более называться мужчиной!

Ее возлюбленный. О, да, она любила его больше жизни! Он был первым – и она знала теперь, что не сможет полюбить никого больше. Но он ранил ее в самое сердце, предал ее любовь… И Релата почувствовала, как умирает душа ее, засыхает, подобно цветку, и обращается в прах.

Душа ее была мертва, но тело еще дышало. Наивная бренная оболочка, не сознающая всей бессмысленности дальнейшего существования! Как поражена была Релата, обнаружив на следующее утро, что еще в состоянии дышать, двигаться, даже испытывать голод… Она не верила, что такое возможно.

И все же нужды тела брали свое. И теперь, когда ясна стала тщетность надежд и ожиданий, Релата Амилийская наконец сказала, что пришел час ей позаботиться о себе самой.

И лишь сейчас осознала до конца, как одинока она на свете.

У нее не было больше семьи.

Странно, все это время она даже не вспоминала о них, жила точно во сне, не зная ни слез, ни скорби – точно сама Дерэкто набросила на нее полог забвения. Валерий стал для нее семьей, заполнил собою весь мир. Там, где он, был ее дом, ее единственный очаг, и ей не нужно было другого, и она не желала помнить ни о чем более. Но теперь пелена с ее взора спала, и чувство это показалось смехотворным. Наваждение! Самообман! Валерий не дал ей ни семьи, ни крова, – лишь временное ненадежное пристанище, да и то было отнято у нее злодейкой-судьбой.

И теперь Релата чувствовала себя, точно путник, застигнутый грозой посреди чистого поля, – ни души вокруг и негде укрыться от непогоды. Не к кому обратиться за помощью и советом, некуда бежать. Ей было так жаль себя, что она готова была разрыдаться, – и все же сдержала слезы. Стоит сейчас начать плакать, и она уже не сможет остановиться.

Релата допила остывшее молоко и отставила прочь кружку. Огонь в камине почти прогорел, и от окна потянуло холодом. Но слуг звать не хотелось. Она подумала, что, может быть, все же стоит лечь спать… А подумает обо всем она лучше завтра. На свежую голову. Завтра. При солнечном свете она почувствует себя бодрее. Тогда будет проще принять решение.

Возможно, стоит обратиться за помощью к Нумедидесу. Помнится, она была ему небезразлична. Возможно, он не откажется помочь ей и теперь.

Или выбраться тайком из дворца и явиться к одному из старых друзей отца… якобы все это время после нападения на Амилию она скиталась в лесах и лишь сейчас добралась до столицы. В конце концов, она единственная наследница Тиберия – это кое-что да значит!

А может, сделать еще одну попытку увидеться с Валерием? Не могла же она оставить его на произвол судьбы! Но нет. Это было бессмысленно. В первую очередь следовало позаботиться о себе.

Но ни одна из этих альтернатив не прельщала девушку. Каждая таила опасности, и куда спокойнее казалось не двигаться с места, не привлекать внимания, затаиться, точно мышь-полевка, когда кружит над полем ястреб. Принять решение означало, что необходимо сделать выбор. Остановиться на чем-то одном – и жалеть потом, что не поступил иначе. Для этого у нее недоставало душевных сил и уверенности.

Нет, она не будет ничего предпринимать. Ее жертвы Митре всегда были обильны, а молитвы горячи и искренни. Пришел черед Солнцеликого порадеть о ее судьбе. Она положится на его волю. Пусть укажет ей путь.

Релата поднялась и потянулась, закинув руки за голову, наслаждаясь ощущением скользящей по коже шелковистой ткани. Да, так будет лучше. Отдаться бурным волнам, в надежде, что течением ее вынесет к тихой гавани. Митра должен подать ей знак! Возможно, во сне?

Тихий шорох за дверью вдруг привлек ее внимание.

– Что такое? – спросила она сердито, недоумевая, зачем слугам тревожить ее в столь поздний час. Сердце тревожно забилось, чуя недоброе…

Взъерошенная со сна головка горничной просунулась в дверь.

– Там принц Нумедидес, госпожа. Он говорит, что знает, что вы здесь. Он ничего не желает слушать. И хочет видеть вас немедленно.

Медленно, точно двигаясь в воде, Релата сжала руки у горла. Несколько секунд она молчала, не сводя с испуганной служанки застывшего, ничего не выражающего взгляда.

– Да, – приглушенно отозвалась она наконец. – Солнцеликий дал мне знак. – И уже громче добавила: – Пригласи принца войти. И подай мне накидку…

Войдя в комнату, Нумедидес сел, не дожидаясь приглашения, придвинув кресло ближе к очагу и сложив ширму. Релата осталась стоять у окна, побелевшими пальцам теребя отвороты атласной накидки.

Оба молчали.

Она была смущена и испугана. Вся неловкость и двусмысленность ситуации открылась ей неожиданно ясно, и на миг обретя способность взглянуть на положение свое со стороны, она преисполнилась недоумения. Что подумает о ней принц, увидев ее здесь, в покоях мужчины, с которым она не была ни обвенчана, ни даже помолвлена? Что она делает здесь, вправе спросить он, когда место ее в храме Митры Скорбящего, у урны с прахом родных! Что она делает здесь?

Она не смела поднять глаз на Нумедидеса. В былые времена она была с ним сурова. Смеялась над ним. Была язвительна и надменна. О, не со зла, нет, – но по обычаю хорошеньких девиц, с бездумной жестокостью, на которую им словно бы дает право красота. А теперь от него, от его прихоти зависела ее будущность. Ее судьба. И она сознавала, что никакие ее слова и слезы теперь не изменят его решения. Нумедидес поспешил явиться сюда, должно быть, как только прознал – от кого, хотелось бы ей знать! – о том, что Релата здесь. Должно быть, он хотел посчитаться с ней за прошлые оскорбления, за то, что она предпочла ему Валерия. Она сама дала ему в руки оружие против себя. И все же Релата не желала унижаться, умоляя о сострадании…

Принц также молчал, однако казалось, тишина ничуть не смущает его. С оскорбительной бесцеремонностью он разглядывал девушку, подолгу задерживая взгляд на груди и ногах, точно выбирал на ярмарке лошадь и никак не мог решиться развязать кошель. Затем также внимательно принялся осматривать комнату, наспех задернутый полог кровати, начатую и заброшенную вышивку на низком столике у камина, букет увядающих хризантем на каминной полке.

Потом он вновь посмотрел на нее. Взгляд был уверенным, точно он пришел к какому-то окончательному решению, и внутреннее чутье подсказало ей, что от этого человека ей едва ли следует ждать добра.

Молчание становилось невыносимым. Она пожалела на миг, что велела прогнать накануне менестреля Валерия. Конечно, этот фигляр был бездарен и с омерзительным характером, но сейчас она могла бы позвать его спеть для них. Любой предлог бы сгодился, лишь бы не оставаться с принцем наедине. Его безмолвное присутствие становилось попросту пугающим.