Конан и Время жалящих стрел

Принц рухнул в кресло, с трудом переводя дыхание.

Сила покинула его лесных слуг, возвратив их в небытие – но сам он еще чувствовал в себе ее бурление. Убийство врага не истощило его, но лишь взбодрило и, едва придя в себя, Нумедидес вновь забегал по комнате, не в силах усидеть на месте, вновь ощущая, как вскипает и раздается в нем валузийская мощь.

Смерти было мало ему!

Он не насытился ею.

Смерть лишь вызвала к жизни иной глубинный инстинкт, что всегда шествует с нею бок о бок. И внезапно принц осознал, что именно должно случиться сейчас.

Да, именно так! Он долго медлил, но теперь его час настал.

Релата Амилийская ждет.

И лоно ее готово принять семя бога!

Принц Валерий Шамарский пробудился, уверенный, будто спит в своем походном шатре, и подали знак к атаке. Он готов был поклясться, что слышал надрывный плач трубы, и проснулся рывком, как когда-то давно, готовый натянуть доспехи, схватить меч и ринуться на врага.

Но бежать было некуда.

Ему понадобилось немало времени, чтобы отдышаться и прийти в себя. За зарешеченным окном темницы царила сизая осенняя ночь, промозглая и влажная, и Валерий почувствовал, как его пробирает дрожь. Днем стражники, по доброте душевной, швырнули узникам по тонкой подстилке, в которую можно было завернуться, но от ночной сырости ничто не спасало, и принц пожалел невольно, что нет рядом женщины, к которой мог бы прижаться, что согрела бы его своим щедрым теплом.

Мама, подумал он вдруг, совсем по-детски, и в глазах защипало. Мама!

Должно быть, это естественно, чтобы в подобный миг человек обратился к той единственной, что служила символом защиты и преданности, той, от которой он не знал ничего, кроме тепла и любви, и потому Валерий не испытывал стыда, расчувствовавшись, подобно младенцу. В этот миг в нем не было ничего от закаленного воина тридцати с лишним зим от роду, принца могущественной державы и наследника трона.

Но был лишь жаждущий ласки и утешения ребенок.

Детство вспомнилось ему, беззаботное и счастливое; та безмятежная солнечная пора, когда родители еще были живы, и горестные сожаления не отравляли душу.

Сильные руки отца, подбрасывающие его, визжащего от смеха, в воздух, протягивающие меч, который он едва может удержать в слабых ладошках, подсаживающие на лошадь…

Нежные руки матери, утирающие слезы, приглаживающие растрепанные соломенные вихры, гладящие по щеке…

Если и есть в юдоли Митры обитель самых святых праведников – должно быть, она похожа на детство.

Но он сам, своими руками разрушил все это.

Валерий горестно вздохнул в темноте – благо, сокамерник принца спал, не видя его терзаний. Он не мог не думать о превратностях жизни человеческой и хитросплетении путей ее, порой затягивающихся в такую петлю, что впору в ней же и удавиться.

Что за жестокие боги, подумалось принцу, играют их жизнями?! Что за демоны катаются сейчас от хохота, наблюдая за ними? Он не верил больше жрецам Митры, твердящим, будто Солнцеликий зрит каждую душу, и все они сочтены в сокровищнице его, и никакой вред не может быть причинен человеку без ведома божества.

Ибо как же тогда мог Податель Жизни допустить, чтобы он, несмышленыш, совершил, не сознавая того, грех, который разрушил судьбы множества людей, перевернул их жизни и до скончания дней его омрачил душу самого Валерия безнадежным раскаянием?

Как могло случиться такое? Чем прогневал он Небесного Владыку?

Ибо все дальнейшее существование принца, все терзания его и муки, все метания и горести брали начало, подобно широкой реке, рождающейся из лесного ключа, в одном-единственном дне.

Том дне, когда он похитил отцовский талисман.

Подлый Гретиус украл его – и за это было мало ему тысячи смертей, так пусть хоть Митра во владениях своих воздаст ему по заслугам! И все же вина лежала прежде всего на самом Валерии. Не подмени он амулет, отец не отправился бы в бой незащищенным, и стрела Тиберия не смогла бы поразить его.

А останься отец в живых, он, наверняка, сумел бы спасти мать, погибшую в наводнении, и Валерий не остался бы сиротой. И не было бы этих беспрестанных угрызений совести, что терзали душу юного принца, подобно зверям алчным, и едва не свели его с ума, так что бегство показалось ему предпочтительнее… бегство, позволившее оставить прошлое за спиной и забыть обо всем.

Став наемником, он надеялся обрести забвение в далеких странах, в объятиях неведомых красавиц – но вместо того нажил лишь незаживающую рану в душе, имя которой было Тарамис. Испытал страх, от которого превращаются в студень суставы и сердце трепещет, точно лист на ветру, и познал ненависть.

А прошлое все же настигло его.

Так не слишком ли дорого заставил его заплатить жестокий бог? Валерий поежился, сам не зная, бегут ли по спине мурашки от ночного холода, или от суеверного ужаса перед святотатственными мыслями.

Ему вспомнился Вилер, его просветленное лицо перед кончиной.

Тот тоже всю жизнь нес на плечах своих ношу, непосильную для человека, не смея ни роптать, ни переложить хоть часть ее на чужие плечи… Должно быть, правду говорил он, и проклят род Хагена, если такое приходится терпеть семени его!

Валерий задумчиво потянулся рукой под рубаху и нащупал амулет, завещанный ему Вилером. Король был уверен, что оставляет племяннику в наследство магический оберег, способный защитить его от всяческих невзгод, но и это было лишь обманом, ибо истинный амулет пропал навсегда, поразив замшелую плоть лесного бога.

А сейчас у него в руках был лишь презренный кусок металла!

Как странно, что он вновь вернулся к принцу. Должно быть, колесо судьбы и впрямь совершило полный оборот, и пришло время расплаты.

Время Жалящих Стрел, как говорят аколиты Асуры.

Старый Жамес, пройдоха и пьяница, создал эту вещицу из золота, что украл для него маленький Валь. Принц помнил и сейчас, как мучился ювелир, чувствуя, что руки подводят его и он не в силах воссоздать работу древних мастеров. И все же результатом он остался доволен. Доволен настолько, что на оборотной стороне амулета оставил крохотную метку, клеймо творца. Он был гордым человеком, старый Жамес, и отличным мастером – пока не пропил свой талант.

Валерий вытащил талисман из-под рубахи. Хорошо, что Нумедидеса не было, когда стражники обыскивали его. Он непременно признал бы этот золотой солнечный диск с человеческим лицом, окаймленный попеременно прямыми и изогнутыми протуберанцами. Любой, кто видел его хоть раз, не мог не запомнить амулет навсегда.

Стараясь рассмотреть его получше, движимый то ли любопытством, то ли желанием лишний раз помучить себя, принц подошел к окну.

Взошла полная луна, и в серебристо-голубом свете ее видно было, почти как днем. До боли вглядывался Валерий в талисман Митры, вспоминая прошлое, и глаза его застили слезы. Он перевернул амулет. Вот здесь, на третьем луче слева, считая от верхнего, должна быть метка Жамеса…

Только здесь ее не было!

Дрожащими руками принц принялся вертеть талисман.

Может, он ошибся? Может, память подвела его через столько лет? Ведь оберег не мог быть настоящим. Подлинный был утрачен навсегда; отнятый у Гретиуса, он послужил изгнанию Цернунноса. Выходит, это еще одна подделка? Но откуда она взялась?

Валерий, щуря глаза, тщательно – сенм за сенмом – рассмотрел талисман. Он отметил все неровности, все чревоточинки и царапины, все крохотные сколы, маленькие плющинки, заусенчики и шерховатости.

Ничего! Совсем ничего!

Может, кто-то обнаружил подделку, и клеймо нарочно заполировали? Нет, не похоже! Нигде нет следов от шлифовального порошка и не видно залысины от полировки.

Значит это другой талисман?

Валерий почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Он ощутил, как прикоснулся к чьей-то страшной тайне, к чему-то такому, что лучше бы и не знать. Казалось, что магический оберег понял это, и золотые лучи заизвивались, словно щупальца скользкой твари из чуждого мира. Принц вздрогнул, почувствовав, как в лицо дохнуло холодом, и зажмурился.