Конан-варвар (ЛП)

— Твоя мать была при смерти и это понимала, — Корин, наконец, обратил к Конану потемневшее лицо. — Достав из-за пояса кинжал, она вложила лезвие в мои руки со словами: «Возьми своего сына».

Кузнец опустил взгляд на свои ладони.

— Я пытался перечить, хотя раньше никогда ей не отказывал, но она была непреклонна. «Я должна увидеть ребенка прежде, чем умру». И она смотрела мне в глаза, направляя мою руку, пока я делал то, что не закончил ванир. Я вырезал тебя из чрева своей жены и положил ей на грудь. Она поцеловала тебя. Так ты попробовал вкус крови своей матери, но плача ее ты никогда не слышал, — Корин сцепил пальцы рук. — Перед самой смертью она сказала мне: «Увидишь, в его жизни будет присутствовать нечто большее, чем огонь и кровь». А затем дала тебе имя — Конан и испустила последний вздох.

Мальчик отложил ложку. Корин повернулся лицом к двери и указал в сторону деревни:

— Они помнят то, что твое рождение произошло в день великой победы. Появившийся на свет на поле битвы рожден для славы. Вскормленный кровью, а не молоком. Волк, не собака, которому сопутствуют чудеса и знамения. Вспомни истории деда о героях и королях, где их летописцы утверждали, что они были рождены девственницами или же задушили при рождении какое-нибудь чудовище. В общем, породили огромное количество легенд, чтобы эти люди казались более значимыми, чем являлись на самом деле. Вот и наши соплеменники поступили примерно так с правдой о твоем рождении. И все же, если бы я тогда не взял жизнь еще одного ванира, намеревавшегося убить меня, когда я держал на руках младенца, то сейчас никто бы и не вспомнил о чудесах и знамениях. Судьба великого человека не может быть ни чем иным как жизнью, которая позволяет избежать череды бед, — Корин вздохнул. — Но мне день твоего рождения видится по-другому. Я стоял на коленях в снегу. Моя возлюбленная Фиолла мертва. Ее столь хрупкий, голый ребенок в моих руках, покрытых кровью ванира и твоей матери, а может быть, даже моей собственной. Я стоял на коленях посреди поля боя, где умирающие воины вопили будто дети, взывая к своим матерям. Ты же молчал, но в любом случае твоя мать не смогла бы откликнуться на крик своего сына. Потом я слышал, как наши люди приветствовали победу и благодарили богов за сохранение их жизней. Однако в моей голове звучали последние слова твоей матери, которые не давали покоя. Тебе предназначено что-то большее, нежели просто огонь и кровь.

Сбитый с толку Конан нахмурил брови.

— Очевидно, ты имеешь в виду, что она не хотела, чтобы я стал великим воином?

Корин усмехнулся и приобнял сына за плечи.

— Находясь при смерти, она как раз знала, что этого никак не избежать, но чувствовала в тебе потенциал для большего. И я с ней согласен. Ты можешь превзойти своих сверстников и стать лучшим воином нашей деревни. Даже заставить людей забыть, что Коннахт когда-либо существовал. Тем не менее, это все предгорья, а тебя, Конан, ждут горы и звезды. Другие видят в тебе человека, рожденного для больших свершений. А я считаю так же, что ты рожден, чтобы принять на себя большую ответственность.

— Какую ответственность, отец?

— Обязанности, которые ты приобретешь, когда повзрослеешь. Ничего страшного в данный момент, но придет время…

Корин присел за стол, вытянул ноги и посмотрел сыну в глаза.

— Сегодня ты поступил безответственно. Твоя шалость вызвала панику, и некоторые из тех парней, поскольку страх был их первой реакцией, теперь всегда будут реагировать подобным образом. Мы, конечно, постараемся из них это искоренить, но ты очень осложнил нам задачу.

— Да, отец, я виноват.

— Первое правило вождя — не ждать от последователей того, что он может сделать сам, однако изучать способности своих людей и всячески их развивать. Ты пристыдил тех юношей, и поэтому они, скорее всего, будут стараться исправиться. Но это их дело, а ты будешь продолжать безропотно выполнять хозяйственные работы для меня и жителей деревни. Если тебя начнут дразнить, ты будешь держать язык за зубами и сдерживать кулаки. Ты унизил парней, посчитав себя лучше других, поэтому стерпишь их насмешки.

— Хорошо, отец, — хмуро пробормотал Конан, смотря исподлобья.

Корин рассмеялся, хлопая рукой по столу.

— У твоей матери был такой же взгляд. Правда, она одарила меня им лишь однажды, но я поклялся, что больше никогда не удостоюсь его повторно. Ограничение себя в чем-то это не самая трудная в жизни вещь, которую приходиться делать. Просто ты раньше еще не сталкивался с подобными трудностями. Агрессия — достоинство воина, сдержанность — вождя. Ты должен мне обещать, что умеришь свой пыл.

— Я обещаю, отец.

— Вот и замечательно, — кивнул кузнец. — Теперь ты имеешь половину договора, которую выполнишь, а я предложу тебе другую половину. Завтра утром ты найдешь в кузнице свой меч. Можешь наточить его, только начнешь заострять края лезвия на расстоянии ладони от кончика.

Лицо мальчика просветлело, сердце учащенно забилось.

— Значит, ты обучишь меня, мы будем бороться?

— Обязательно будем. Я собираюсь многому тебя научить, но не сразу.

— Почему так? — плечи Конана поникли.

— Все очень просто, сынок, — Корин посмотрел прямо в синие глаза сына. — Ты растешь, и скоро эта аквилонская игрушка станет для тебя мала. Хорошо бы тебе научиться изготавливать настоящие киммерийские клинки.

— Кром дал мне жизнь, чтобы обладать мечами, а не ковать их, — вскинулся подросток.

— Кром дал жизнь и волю всем киммерийцам, — ответил Корин и покачал головой. — Но если хочешь, чтобы лезвие было частью тебя, чтобы оно жило в твоих руках, тогда сначала помоги ему появиться на свет.

На протяжении следующих шести недель Корин не переставал поражаться тому, что его сын не ощетинился, не сломался, не плакал и не жаловался. Кузнец не хотел давать ему никаких поблажек, и при этом его не удивляло, когда Конан проявлял изобретательность. Мальчик быстро учился. Пусть мелкие ошибки порой огорчали его, но он всегда возвращался к их исправлению с таким упорством, которого кузнец не наблюдал даже у взрослых.

Корин не отказался от замысла научить сына кузнечному делу. Как-то он послал Конана к ближайшему отвалу, чтобы тот собрал для выплавки клинков железную руду и позаимствовал для этих целей мула. Конан вернулся с двумя корзинами руды, навьюченными на спину животного, и еще одной, меньшей, на своих плечах.

Мальчик измельчил породу, готовя ее к плавлению, затем принялся раздувать меха до того момента, пока железо не превратилось в золотисто-красную реку расплавленного металла.

Глядя на Конана, который выливал металл в форму, Корин отметил на его покрасневшем лице чувство гордости. Пока сталь охлаждалась, мальчик занялся дубовой рукоятью и выбрал кожу для обтяжки. Вместе с отцом они отлили из бронзы крестовину и навершие. Потом юный киммериец погрузил остывшую заготовку в пылающие угли и вновь качал меха, а после отнес раскаленное лезвие к наковальне, чтобы начать формирование.

Здесь Конан столкнулся с самой большой проблемой, и сердце у наблюдавшего за ним Корина сжалось. Его сын стремился сделать меч совершенным, однако не имел представления, сколько труда нужно положить на это.

Ковка каждой стороны должна происходить практически одновременно. Растяжка металла слишком истончала лезвие. Появлялись трещины, заготовка разваливалась на части. И тогда, как металл всегда можно повторно разогреть и сварить все части, то разочарование от неудачной попытки приводило к последующим грубым ударам там, где требовалась тонкая работа. А тонкая работа, всегда казалось, отнимает очень много времени…

«Мальчик кует оружие мужчины» — подумал Корин и улыбнулся, вспомнив свои первые неуклюжие усилия. Коннахт не отличался особым терпением относительно него. Но это было связано с предположением отца, что молодой Корин непременно отправится в странствия по миру. Хотя сам Коннахт не раз называл кучу причин, побуждающих его остаться в Киммерии навсегда, но Корин не сомневался: его отец снова покинул бы дом, выпади ему малейший шанс.