Царствующие жрецы Гора

Она склонилась у возвышения.

За ней, на полу, сосуд из полированный бронзы, полный воды, полотенце и горянский бритвенный нож с прямым лезвием.

Я коснулся подбородка.

Пока я спал, она меня побрила.

Я вздрогнул, представив себе лезвие у горла.

— У тебя легкое прикосновение, — сказал я.

Она склонила голову.

На ней длинное простое белое платье без рукавов, падающее благородными классическими складками. Вокруг горла изящно обернут белый шелковый шарф.

— Я Вика, — сказала она, — твоя рабыня.

Я сел, скрестив ноги по-горянски. Потряс головой, чтобы прогнать остатки сна.

Девушка встала, отнесла сосуд к раковине в углу комнаты и вылила воду.

Походка у нее хорошая.

Потом она провела рукой мимо стеклянного диска на стене, и из скрытого отверстия полилась в раковину вода. Девушка ополоснула сосуд, снова наполнила его водой, потом достала из шкафа другое полотенце из мягкой льняной ткани. Подойдя к спальному возвышению, она склонилась передо мной, подняв сосуд. Я принял у нее сосуд и сначала напился, а потом, поставив его рядом, умылся. Вытер лицо полотенцем. Она взяла бритвенный нож, использованное полотенце и сосуд и отошла к стене.

Очень грациозная, очень красивая девушка.

Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и вытерла нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к стене, открыла в ней небольшое круглое отверстие и бросила туда два использованных полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась.

Девушка вернулась к спальному возвышению и опустилась на колени в нескольких футах от меня.

Мы смотрели друг на друга.

Молчали.

Спина у нее прямая; склонившись, она опирается на пятки. В глазах горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито.

Когда она снова подняла голову, я посмотрел ей прямо в глаза; некоторое время мы так смотрели в глаза друг другу, потом она опустила взгляд.

Когда она подняла голову, я коротким жестом пригласил ее придвинуться.

В глазах ее мелькнуло гневное возмущение, но она встала, медленно приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему сидя на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к себе. Она склонилась, с поднятым ко мне лицом. Чувственные губы слегка раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки, но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый шарф у нее на шее.

Глаза ее затуманились гневными слезами.

Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий ошейник горянской рабыни.

Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком на шее.

— Видишь, — сказала девушка, — я тебе не солгала.

— Твое поведение, — ответил я, — не похоже на поведение рабыни.

Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах.

— И все-таки я рабыня. — Она отвернулась. — Хочешь посмотреть мое клеймо? — презрительно спросила она.

— Нет.

Итак, она рабыня.

Но на ошейнике не написано имя владельца и название города, как я ожидал. Там только номер — горянский, соответствующий по нашему счету 708.

— Можешь сделать со мной, что хочешь, — сказала девушка, повернувшись ко мне лицом. — Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе.

— Не понимаю, — сказал я.

— Я рабыня комнаты.

— Не понимаю, — повторил я.

— Это значит, — раздраженно сказала она, — что я заключена в этой комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит.

— Но ведь ты можешь выйти, — возразил я.

И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни решетки, и на коридор за ним.

— Нет, — с горечью сказала она, — я не могу выйти.

Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который уходил в обоих направлениях, насколько хватал глаз. Он был освещен энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном, но большом — не менее пятидесяти ярдов друг от друга — расстоянии видны были многочисленных входы, точно такие же, как мой. Из одной комнаты никак нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном входе-портале я не видел дверей, не было даже петель.

Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку.

— Пошли, — сказал я, — опасности нет.

Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней.

— Нет! — воскликнула она.

Я рассмеялся и зашел в комнату.

Она отодвигалась от меня в ужасе, пока не оказалась в углу.

Закричала и вцепилась в камни.

Я взял ее на руки, но она сопротивлялась, как кошка, и кричала. Я хотел убедить ее, что опасности нет, что ее страхи беспочвенны. Она исцарапала мне лицо.

Я рассердился, ударил ее, она повисла у меня на руках.

Я понес ее к входу.

— Не надо, — прошептала она полным ужаса голосом, — пожалуйста, хозяин, не надо!

Голос ее звучал так жалко, что я отказался от своего плана и отпустил ее, хотя ее страх меня раздражал.

Она упала на пол, дрожа и плача, прижалась к моим ногам.

— Не надо, хозяин, — умоляла она.

— Ну, хорошо.

— Смотри, — сказала она, указывая на вход.

Я посмотрел, но ничего не увидел, только каменные бока портала и на каждом три круглых красных купола, каждый примерно в четыре дюйма шириной.

— Они безвредны, — сказал я, потому что сам несколько раз проходил мимо. Чтобы продемонстрировать это, я снова вышел из комнаты.

Стоя снаружи, я заметил кое-что, чего не увидел раньше. Над входом был вырезан горянский номер 708. Теперь я понял значение числа на ошейнике девушки. Я вернулся в комнату.

— Видишь, они безвредны.

— Для тебя, — ответила она, — но не для меня.

— Как это?

Она отвернулась.

— Рассказывай, — строго сказал я.

Она посмотрела на меня.

— Ты приказываешь?

Я не хотел ей приказывать.

— Нет.

— Тогда я тебе не расскажу.

— Ну, хорошо, — сказал я, — приказываю.

Она негодующе, со страхом и слезами посмотрела на меня.

— Говори, рабыня, — приказал я.

Она в гневе прикусила губу.

— Повинуйся.

— Может быть, — ответила она.

Я в гневе подошел к ней и схватил за руки. Она посмотрела мне в глаза и задрожала. Увидела, что должна будет говорить. Покорно опустила голову.

— Повинуюсь, — сказала она, — хозяин.

Я отпустил ее.

Она снова отвернулась и отошла к дальней стене.

— Давным-давно, — сказала она, — когда я впервые пришла в Сардар и нашла зал царей-жрецов, я была молодой и глупой. Я считала, что цари-жрецы очень богаты, и я, с моей красотой… — она повернулась, посмотрела на меня и откинула голову… — я ведь красива, правда?

Я посмотрел на нее. Хоть лицо ее было в слезах, волосы растрепались, одежда измялась, она была прекрасна, еще прекрасней в своем расстройстве, потому что оно уничтожило холодную отчужденность, с которой она держалась вначале. Я знал, что теперь она меня боится, но не понимал, почему. Это имеет какое-то отношение к двери, она боится, что я заставлю ее выйти.

— Да, ты прекрасна.

Она горько рассмеялась.

— И вот я, — продолжала она, — вооруженная своей красотой, решила прийти в Сардар и отобрать у царей-жрецов их богатство и силу, потому что мужчины всегда хотели служить мне, давали мне все, что я хотела, а разве цари-жрецы не мужчины?

Люди приходят в Сардар по самым неожиданным причинам, но то, что рассказала Вика, казалось мне невероятным. Только избалованная, высокомерная, честолюбивая девушка могла до такого додуматься, к тому же, как она сама сказала, молодая и глупая.

— Я стала бы убарой всего Гора, — смеялась она, — у меня за спиной были бы цари-жрецы и все их богатства и несказанная сила.

Я молчал.

— Но когда я пришла в Сардар… — она вздрогнула. Губы ее шевелились, но она, казалось, не в состоянии говорить.

Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она не сопротивлялась.

— Вот это, — сказала она, указывая на маленькие круглые купола по обе стороны от входа.