Падение Святого города

— Он говорит, что ты подвел его на равнине Менгедда!

— Ложь! Ложь!

— Он идет, Ауранг. Он идет за этим миром... За тобой!

— Ударь меня еще,— прошептала тварь.— Пожалуйста... Он швырнул ее на пол. Она извивалась у его ног и выпячивала промежность так, словно грозила пальцем.

— Трахни меня,— шептала она.— Трахни меня!

Но обольстительное очарование исчезло, отраженное защитой. Келлхус оставался непоколебим.

— Твои тайны раскрыты,— провозгласил он.— Твои агенты рассеяны, твои замыслы опрокинуты... ты побежден, Ауранг!

Пауза. Круговерть вероятностей.

— Ты лишь помеха...— говорил Келлхус.

Эсменет сама сказала ему: они сделают все, чтобы не дать тебе Гнозис.

Ее глаза полыхнули белым, и на мгновение она показалась хитрым нильнамешским демоном. Странный неестественный смех сочился сквозь заросший сад, извивался, как змея.

— Ахкеймион,— прошептал Келлхус.

— Он уже мертв,— ухмыльнулась тварь.

Она поболтала головой, как кукла, затем осела на холодный пол.

Глухой каменный звук был почти заглушён разноголосым хором в саду, за окнами с железными решетками.

Мраморная плита переползла через порог развалин, в нансурские времена бывших родовой усыпальницей. Словно по собственной воле, она встала на ребро, затем отодвинулась в сторону, и в ней открылась черная щель, куда с трудом вошел бы тидонский щит. Оттуда появилась нога, один за другим с хрустом выпрямились пальцы. Вытянулось колено, потом бедро. Возникла вторая нога, затем рука, и все три конечности выгнулись вокруг щели, как лапки изуродованного паука.

Затем медленно, неспешно поднялась вся женская фигура, словно рисунок сошел со страниц книги.

Фанашила.

Она танцующим шагом скользнула по бледному полу и столкнулась с близорукой Опсарой, которая возвращалась в детскую из уборной. Сломала ей шею, затем остановилась и перевела дух, чтобы утихло возбуждение. Пошла дальше и в тени превратилась в Эсменет. Она прижалась щекой к двери в его комнату — двери из красного дерева, окованной бронзой. Но ничего не услышала, кроме глубокого дыхания жертвы. В воздухе смешивались остаточные миазмы: запах чеснока из кухни, гнилых зубов, вонь от подмышек и задов...

Сажа, мирра и сандал.

Тварь достала из кармана льняной сорочки хору на кожаном шнурке и умело повесила ее на шею. Она толкнула дверь, сильно нажав на ручку, чтобы не заскрипели несмазанные петли. Тварь надеялась застать его спящим, но защита, конечно, пробудит его.

Тварь застыла в темном дверном проеме, ее фальшивое лицо распухло от слез. Лунный свет лежал у ее ног продолговатыми бледными пятнами. Ахкеймион сидел на кровати, встревоженный и бледный. Он всматривался в темноту, но оборотень хорошо видел его: ошеломленный взгляд, нахмуренный лоб, борода с проседью.

От него просто смердело ужасом.

— Эсми? — прошептал он.— Эсми? Это ты? Ссутулившись, она выпростала руки и плечи из сорочки так,

чтобы одежда сползла до пояса. И услышала, как Ахкеймион ахнул, увидев ее грудь.

— Эсми! Что ты делаешь?

— Ты нужен мне, Акка...

— У тебя на шее хора... я думал, их запретили носить...

— Келлхус попросил меня надеть ее.

— Пожалуйста... сними ее.

Подняв руки, она развязала шнурок, и хора со звоном упала на пол. Оборотень вступил в бледный резной квадрат света, обрисовавший контуры подмененного тела. Тварь знала, что оно прекрасно.

— Акка,— прошептала она.— Люби меня, Акка...

— Нет... Это неправильно! Он узнает, Эсми. Он узнает!

— Он уже знает,— сказала она, приближаясь к изголовью постели.

Она чувствовала запах его бьющегося сердца, обещание горячей крови. Какой же в нем страх!

— Прошу тебя,— прошептала она, скользя грудью по его коленям и бедрам.

Его лицо так близко светилось над ней в темноте.

Удар был верен. Клинок прошел сквозь шелковые простыни, пробил грудину, сердце и позвоночник. Но даже и тогда тварь сумела дотянуться до его глотки. И когда тьма, кружась, обрушилась

на нее, она увидела сквозь обманчивый туман капитана Хеорсу, содрогавшегося в предсмертных конвульсиях. Дунианин перехитрил их.

«Ловушка внутри ловушки,— отстраненно подумала тварь, называвшая себя Эсменет.— Как прекрасно...»

Так сказала она себе в глубине того, что считалось ее смертной душой.

«Ахкеймион...»

Лампа упала на грязный пол, покатилась по грудам костей. Сесватху кто-то схватил и швырнул во тьму. Он ударился затылком обо что-то твердое. Мир померк, а потом он увидел безумное лицо своего ученика.

— Где она? — кричал Нау-Кайюти.— Где?

А он думал только о том, что его голос колоколом звучит в нечеловеческих безднах, разносится и проникает повсюду, обрекая их на гибель. Ведь вокруг — лабиринты Голготтерата. Голготте-рат!

«Ахкеймион! Это Ксин...»

— Ты солгал!

— Нет! — крикнул Ахкеймион, закрывая руками глаза от света,— Послушай! Послушай же!

Но перед ним стоял Пройас с измученным и до тупизны растерянным лицом.

— Прости, старый наставник,— сказал принц,— но Ксин просил... Он зовет тебя.

Плохо понимая, что делает, Ахкеймион отбросил покрывало и спрыгнул с кровати. На мгновение он утратил равновесие — в отличие от Инку-Холойнас холщовые стены шатра принца были натянуты под прямым углом к земле. Пройас поддержал его, и они обменялись мрачными взглядами. Маршал Аттремпа долго защищал ту черту, где сомнения одного сражались с уверенностью другого. Возможность остаться без него внушала ужас. Но это правильно, это испытание.

Ахкеймион понял, что они всегда были очень близки, но смотрели в разные стороны. Неожиданно он схватил руку молодого человека. Не слишком горячая, она казалась невероятно живой.

— Я не хотел разочаровывать тебя,— прошептал Пройас. Ахкеймион сглотнул комок в горле.

Только когда что-то в жизни рушится, его значение становится ясным.

Келлхус обнимал Эсменет, бившуюся на постели.

— Я же люблю тебя! — кричала она.— Люблю!

Крики в коридорах еще не стихли. Келлхус знал, что Сотня Столпов сейчас прочесывает все вокруг, выискивая инхоройско-го агента. Но они ничего не найдут. За исключением смерти капитана Хеорсы, все вышло так, как он ожидал. Ауранг хотел лишить его Гнозиса, но не жизни. Ничего не зная о дунианах, Консульт попал в парадоксальную ловушку: чем сильнее они хотели убить Келлхуса, тем больше им надо было изучить его. И найти его отца.

Потому их целью являлся Ахкеймион, а не Келлхус.

Келлхус не мог решить, помнит ли Эсменет о своей одержимости. Как только ее глаза открылись, он понял: не только помнит, но чувствует себя так, словно сама произносила все сказанные тварью слова. Множество тяжких слов.

— Я же люблю тебя! — плакала она.

— Да,— отвечал он голосом более глубоким и объемным, чем она могла услышать.

Дрожащие губы. Глаза, где вспыхивает то ужас, то раскаяние. Неровное дыхание.

— Но ты сказал!.. Ты сам сказал!..

— Только то,— солгал он,— что им нужно было услышать. Ничего более.

— Ты должен верить мне!

— Я верю, Эсми... Я правда верю тебе.

Она схватилась за голову, ногтями расцарапала себе щеки.

— Вечная шлюха! Почему я должна оставаться шлюхой? Он смотрел внутрь нее, сквозь ее обезумевшее сердце, и видел

побои, оскорбления и предательства. Он проникал глубже, в мир смрадной похоти, выкованной молотом привычки, подкрепленной преданиями, измеренной древним наследием чувства и веры. Ее естество было ее проклятием, хотя и делало ее тем, что она есть. Аморальность и благословение — обещание их живет между

ног у каждой женщины. Сильные сыновья и судорожный спазм. Если то, что мужчины зовут истиной, находится в плену их желаний, как же им не делать рабынь из женщин? Их прячут, словно клад. Наслаждаются ими как фруктами. Выбрасывают как шелуху.

Не потому ли он использовал Эсменет? Из-за того, что ее лоно обещало ему сыновей. Дунианских сыновей.

Ее глаза блестели в темноте, как серебряные ложки. Она едва сдерживала слезы. Он смотрел в них и видел то, что никогда не сможет исцелить...