Подвиги Ахилла

— Уйди, Гекуба! — задыхаясь, вскричал Эней. — Мы можем вместе с Пентесилеей разбить данайцев!

— Нет, не можете! — со страшным спокойствием произнесла царица. — Ты всегда был хорошим рубакой, но плохим полководцем, Эней, сын Анхиса. Или ты не видишь, что амазонки уже отступают? Они отходят по всей линии. И наше подкрепление, даже выйди сейчас на поле боя вся троянская армия, ничего не изменит, только будет во много раз больше убитых с той и с другой стороны. Ахилл в который раз доказал, что он один может изменить ход битвы. Да и ахейцы дерутся теперь во всю силу — они уже опомнились.

— Потому что мы им позволили! — крикнул Эней.

— Им позволили боги, которые не хотели, чтобы царь Приам нарушал свое священное слово! — отвечала Гекуба и властно повернулась к воинам:

— Троянцы! Слушайте свою царицу. Если вы не хотите великого позора для всех нас и в конце — нашей гибели, сейчас же вернитесь! Вы можете погубить весь город. Слышите — назад!

— За мной!

Эней, будто охваченный безумием, толкнул своего возничего, и его колесница устремилась мимо царской колесницы на равнину, к облакам пыли, указывающим, где идет сражение. Человек пятьдесят, уже успевших отъехать от стены, последовали за своим военачальником, не до конца расслышав и не до конца поняв слова Гекубы. Те же, которые стояли перед ней и видели ее простертую руку и гневное лицо, не тронулись с места.

В это мгновение царицей управлял уже не страх за сына: увидев на поле боя Ахилла, она почти сразу уверилась в неизбежной гибели Гектора. Но в подсознании женщины еще жила надежда, она еще хотела верить, что самого страшного не произошло. А главное, ее поддерживала мысль, что есть еще последняя, самая маленькая надежда спасти перемирие и вернуть возможность договориться с ахейцами.

Глянув с гневом и болью на удаляющегося Энея и последовавших за ним воинов, Гекуба повернула свою колесницу и вскоре уже вновь стояла на стене рядом с Приамом, наблюдавшим сверху все, что разыгралось внизу.

— Скорее! — она перевела дыхание после стремительного подъема по каменной лестнице. — Скорее, Приам! Не жди конца битвы. Посылай гонцов к Агамемнону, к Ахиллу. Объясни, что твоей воли здесь не было, что ты не нарушал перемирия. Может быть, еще не поздно…

Она не договорила что «не поздно», но царь и так ее понял.

— Я уже отправил гонца к Ахиллу, если он найдет его там… — проговорил Приам тихо. — Вскоре отправлюсь и сам, упаду к его ногам… Я тоже верю, что еще, быть может… А сражение окончено — смотри!

Облака пыли почти рассеялись, и стало видно, что уцелевшие амазонки — около тысячи человек — спешно отступают к лесу и горам, и многие уже скрылись за деревьями. Ахейцы преследовали отступавших, однако большая часть их была без колесниц, и пешим было не догнать всадниц. И только колесница Ахилла еще настигала последние ряды амазонок. Вот и этой колесницы не стало видно, ее скрыли деревья. Не различить было и Энея с его отважными спутниками.

Солнце целиком вышло из–за горизонта. Его косые лучи озарили равнину, и в их радостном свете особенно темной и жуткой показалась кровь, вновь залившая эту землю.

Глава 4

В ту ночь, накануне нападения амазонок, Ахилл проснулся задолго до рассвета. Знакомое с детства напряжение, некое подсознательное предчувствие, которое всегда появлялось у него перед грядущей опасностью, не давало ему вновь заснуть.

Герой поднялся с постели. В шатре было совершенно темно, и лишь просвет откинутого полога вырисовывал в черноте более светлый, сине–лиловый треугольник. Ахилл набросил хитон и, пригнувшись, выбрался из шатра.

В лагере было совершенно тихо. Тишина, глухая и, как показалось Ахиллу, противоестественная, царила во всем данайском стане. Только нет–нет подавали голос собаки, отвечая на далекое завывание шакалов, да окликали друг друга караульные. Тусклые пятна слабо тлеющих костров были не ярче звезд, густо покрывающих лиловое азиатское небо. Почему–то молчали цикады и древесные лягушки. И почти не было ветра.

«Напрасно я не остался сегодня у Гектора и Андромахи! — подумал базилевс. — Может, мне из–за них так тревожно? Но что может случиться? Кто–нибудь проведал о моем тайнике? Но войти в грот никто не сможет — Тарк этого не допустит».

Он обошел свой лагерь. Караульные у костра, лишь слабо шевелящегося под черными струпьями толстых горячих углей, лениво кидали кости, в десятый раз разыгрывая добытое кем–то в бою медное ожерелье. Ахилл приказал им подбросить дров и подобрать сложенное рядом оружие.

— Оно должно быть у вас в руках, а не в стороне! — прикрикнул он. — Случись что, вы его и взять не успеете.

— Так ведь перемирие! — попытался оправдываться молодой воин.

Но другой, постарше, дернул его сзади за край плаща — ему совсем не хотелось испытать на себе гнев великого базилевса.

Ахилл подумал было пойти к апельсиновой роще, к гроту, однако решил, что это лучше сделать утром — к чему будить пленников и пугать их среди ночи? Его беспокойство, скорее всего, не из–за них — что–то происходит в нем самом.

— Кажется, я знаю! — вслух проговорил герой. — Я давно не был у Патрокла!

Он вернулся в шатер, отыскал в темноте кувшин с дорогим фиванским маслом и, отлив немного в кувшинчик, отправился к берегу моря.

Пролив драгоценное масло на жертвенник кургана, базилевс опустился на землю и, по обыкновению, заговорил с мертвым другом, пытаясь, как однажды случилось, услышать внутри себя его голос, дождаться его ответа.

— Я все больше виноват перед тобой, Патрокл! Тогда, то ли во сне, то ли наяву, ты мне сказал, что мой поступок с Гектором только тебе на благо… Да, и Хирон говорил, помнишь, что милосердие полезно и нам, и нашим близким, живым и умершим. Но то, что я теперь чувствую и делаю, уже не милосердие, понимаешь? Я чувствую близость с этим человеком, с твоим убийцей! Я готов полюбить его, как своего друга! И вижу, что он тоже любит меня. Он и его удивительная жена… Что это, Патрокл? Как это может быть? Ты там знаешь многое, чего мы здесь не знаем. Ему, Тому, кто управляет нами, это было нужно?

Ахилл вздрогнул. Он уже вслух упомянул Того, который выше богов… А если они слышали?! А впрочем, он ведь уже говорил об этом с Гектором, да и с Патроклом когда–то говорил…

Небо с восточной стороны стало прозрачнее, его лиловая густота переходила в синее марево, и пламенные искры звезд начали тускнеть. Где–то далеко, за широкой полосой берега, в лесу, пронзительно закричала ночная птица.

И почти тотчас сумрак огласился топотом и ревом, нестройными, безумными криками, диким предсмертным воем, лязгом оружия и неслыханным дотоле, высоким, надрывным боевым кличем: «А–а–о-о–о–о-а!!!»

Ахилл опомнился, уже промчавшись по пустынному берегу и миновав заросли, отделявшие береговую полосу от ближайшего к морю лагеря — спартанского, где сейчас уже шла битва. Нет, не битва — избиение, ибо напавшие лавиной всадники застигли ахейцев врасплох и просто избивали их, полусонных и ошеломленных. Караульных застрелили перед началом атаки — поднять тревогу было некому. То же происходило, как понял базилевс, и в лагере микенцев, и у абантов, и у локрийцев… Везде. Он не знал, цел ли пока его лагерь.

Герою оставалось шагов триста до кипевшей в полурассвете схватки, когда на него ринулась серая тень с поднятой секирой. «Амазонки!» — не догадался, а почувствовал Ахилл, вновь на уровне подсознания — он никогда не видел амазонок, только много слышал о них.

На Ахилле не было ничего кроме хитона, пояса и сандалий, а из оружия он, отправляясь к кургану Патрокла, захватил только меч. Не лучшее оружие против всадника — однако выбирать не приходилось. Он уклонился от удара с быстротой, которой напавшая на него воительница никак не могла ожидать — ее рухнувшая сверху вниз секира почти достала землю. И в тот же миг герой ударил мечом наискосок. Женщина вскрикнула от боли — лезвие рассекло руку, сломало кость, и амазонка выронила секиру.