Герои

– Отец наш боялся всю жизнь, все дни напролет. Это держало его в ладу. То есть начеку.

Скейл взял Кальдера за плечо так, что противиться было бесполезно, и повернул лицом к югу. Меж стволами деревьев на краю леса виднелись длинные клинья полей – золотистые, зеленые; коричневые там, где поля стоят под паром. Слева вдалеке маячила западная шпора Героев. Поверху торчал Палец Скарлинга, а у подножия панораму под углом разрезал серый отрезок дороги.

– Этот тракт ведет к Старому мосту, – сказал Скейл. – Доу угодно, чтобы мы его взяли.

– Чтобы ты его взял.

– Чтобы мы. Он едва защищен. Щит у тебя есть?

– Нет.

Равно как и желания отправиться туда, где он может понадобиться.

– Бледноснег, одолжи ему щит.

Старый воин с восковым лицом передал щит Кальдеру – белой благородной расцветки. Давно, ох давно Кальдер держал эту штуковину в руках, скакал с ней по дворику на занятиях по бою на мечах. Он успел позабыть, сколько эта чертова обуза весит. Взял в руку, и вспомнились прежние унижения, все как одно от рук братца. Но их до скончания дня собирались, судя по всему, заменить новые. Если удастся их пережить.

Скейл еще раз пошлепал Кальдера по ушибленной щеке, опять с неприятной жесткостью.

– Держись возле меня, щит перед собой. И тогда прорвешься как надо.

– Что ж, будь по-твоему, – Кальдер без воодушевления поднял щит.

– Кто знает? – Брат хлопнул его по спине. – Может, у тебя получится.

Рассуждать – не наше дело

– Что, Танни, влюбился в эту чертову кобылу?

– Она в разы более приятный собеседник, чем ты, Форест, да к тому же куда более удобна для передвижения, чем пешая ходьба. Не так ли, моя малютка?

Он припал лицом к лошадиной морде, сунул дополнительную горсть раздобытого где-то зерна.

– Любимейшее мое животное во всем этом чертовом сборище, именуемом армией.

Кто-то похлопал по руке.

– Капрал?

Это был Желток, поглядывающий в сторону холма.

– Нет, Желток. Боюсь, ты на это претендовать не можешь. Тебе еще работать и работать, прежде чем ты перестанешь быть для меня хотя бы наименее любимым животным.

– Я не о том, капрал. Это вон там не Гурст?

– Горст, – поправил Танни и нахмурился.

Короткошеий фехтовальщик переправлялся через реку с дальней стороны огородов. Конские копыта взбивали фонтаны брызг, поблескивало на ярком свету оружие. Вот он, пришпорив коня, взлетел на берег и пустился прямиком к кучке полковых офицеров, чуть не сбив молоденького лейтенанта. В общем-то умора, если бы не было в облике Горста чего-то такого, отчего пропадало всякое желание смеяться. Удивительно ловко для своей комплекции соскочив с седла, он спешным шагом подошел к полковнику Валлимиру и отсалютовал. Танни отбросил гребень и, навострив слух, приблизился к офицерскому собранию. За долгие годы службы у капрала выработался острейший нюх на то, когда ему светит нагоняй, и вот именно сейчас им попахивало как нельзя более ощутимо. Горст с полминуты бесстрастно что-то говорил. Валлимир махнул рукой в сторону холма, затем куда-то на запад. Снова заговорил Горст. Танни подобрался ближе в попытке уловить подробности. Валлимир сокрушенно хлопнул себя по бокам и обернулся с криком:

– Первый сержант Форест!

– Слушаю!

– Через болота к западу от нас, по всей видимости, проходит тропа.

– Очень может быть, господин полковник!

– Генералу Челенгорму угодно, чтобы мы отрядили туда Первый батальон. Убедиться, что северяне не могут использовать ее против нас.

– Болото за Старым мостом?

– Да.

– Так ведь мы не сможем провести лошадей через…

– Я знаю.

– Нам же их только что вернули, господин полковник.

– И это знаю.

– Но… Куда же мы их на это время денем?

– Оставите их, черт возьми, здесь! – бросил раздраженно Валлимир. – Думаете, мне нравится посылать половину полка через чертову топь без лошадей? А? Вот вам лично нравится?

Форест выпятил челюсть, шрам на щеке дернулся.

– Лично мне нет, господин полковник.

Валлимир без слов пошел прочь, на ходу жестом подзывая к себе офицеров. Форест все еще стоял, отчаянно скребя в затылке.

– Капрал? – полушепотом спросил из-за спины Желток.

– Ну?

– Это еще один пример, как вышестоящий начальник срет на голову подчиненному?

– Хвалю, Желток. Кто знает, может, из тебя еще выйдет солдат.

Форест, руки в боки, остановился перед своим подразделением. Хмурый взгляд сержанта был направлен куда-то вверх по реке.

– Похоже, у Первого батальона появилось задание.

– Чудесно, – бормотнул Танни.

– Лошадей оставляем здесь и направляемся к западу, переходим там болото.

Слова его встретил разочарованный гул голосов.

– Думаете, мне это по нраву? Все, пакуемся и марш вперед!

И Форест потопал разносить приятную новость дальше.

– А сколько человек в батальоне? – поинтересовался Ледерлинген.

– Когда выходили из Адуи, было человек пятьсот, – сказал со вздохом Танни. – А теперь сотни четыре, плюс-минус один-два рекрута.

– Четыре сотни? – переспросил Клайг. – Через болото?

– Это что ж за болото такое? – пробормотал Уорт.

– Такое, сякое! – визгнул Желток, как сердитая собачонка на собаку покрупнее. – Такое же идиотское, как ты! Грязюки по уши, и конца-краю нет! Какое еще оно может быть?

– Но… – Ледерлинген поглядел сначала вслед Форесту, затем на свою лошадь, куда было навьючено все его добро и частично капрала. – Дурь какая-то.

Танни устало потер глаза большим и указательным пальцами. Сколько же еще вдалбливать молодому пополнению прописные истины?

– Слушайте сюда. Вы вот думаете, как люди в большинстве случаев глупы. Тупы, дурашливы, чудаковаты. Подвыпившие старики. Женщины на сельской ярмарке. Мальчишки, что кидаются камнями в птичек. Сама жизнь. Глупость и тщеславие, себялюбие и пустое мотовство. Мелочность, недалекость. Вы думаете, война заставляет людей смотреть на вещи иначе. Выправляет, делает их лучше. Что когда в двух шагах смерть, люди объединяются против лишений, коварства врага, что они вынуждены соображать четче, быстрее, быть… чище. Вести себя достойнее, лучше. Геройски.

Он начал снимать с луки седла поклажу.

– А оно все то же самое. Более того, из-за тревоги и страха все только хуже. И немного остается таких, кто не теряет ясность ума, когда ставки делаются чрезмерно высоки. Так что на войне люди еще глупее, чем в остальную свою бытность. Думают больше, как увильнуть от долга, урвать славы или спасти шкуру, а никак не о том, как все наилучшим образом выполнить. Ничто так не прощает тупость, как солдафонство. И ничто так ее не поощряет.

Он оглядел рекрутов, которые, в свою очередь, онемело пялились на него. Один Желток самозабвенно тянулся на цыпочках, пытаясь снять копье со своего коня, едва ли не самого крупного в полку.

– Ничего, – успокоил капрал. – Болото, оно большое. На всех хватит. Если кто утопнет, оно плюнет и не поморщится.

Он отвернулся и нежным движением похлопал по шее кобылу.

– Ну что, старушка. Побудь тут еще немножко одна, без меня. Шибко не скучай.

«Бейся!»

Легкоступ стриг Агрика, когда Зоб возвратился к своей дюжине – точнее, семерке. Восьмерке, если считать его самого. Интересно, была ли хоть у кого-нибудь дюжина, которая бы действительно насчитывала двенадцать человек. У него уж точно нет. Агрик сидел на поваленном стволе, затянутом плющом, и угрюмо смотрел в никуда, а над его лицом щелкали овечьи ножницы.

Жужело стоял, прислонясь к дереву, обнимая воткнутый в землю Меч Мечей. Рубаху Жужело почему-то снял и красовался в старом, провонявшем потом кожаном жилете, из которого торчали длинные жилистые руки. Впечатление такое, что чем сильнее сгущалась опасность, тем меньше на Щелкуне становилось одежды. Так, глядишь, когда с долиной будет кончено, ему придется разгуливать с голым задом.