Скитальцы (цикл)

— Безусловно, — сказал человек в чёрном. — Я находился неподалёку, поил лошадь у ручья… Да. Я узнал его. Да.

После этого мне предложено было сказать последнее слово.

Собственно, я мог бы твердить, что «это не я». Умолять о дознании, до хрипоты рассказывать, как было дело, уличать настоящего убийцу…

Все они выжидательно на меня смотрели. Второй свидетель, бледный, даже чуть усмехался. Любопытно, что, если бы моя лошадь не фыркнула в нужный момент, человек в чёрном уже полгода как лежал бы в могиле, а усатый господин Дэр по-прежнему дрался бы на поединках, что ему герцогское правосудие, как с гуся вода…

— Мне нечего сказать, — проговорил я надменно.

И удостоен был удивлённого взгляда человека в чёрном.

Казнь хотели назначить на следующий день, но палач выпросил сутки отсрочки. У него, видите ли, не готова была «змеиная яма», потому что все змеи зимой спят.

Поначалу я пребывал в странном оцепенении. Будто бы не меня судили, будто не для меня старался, обустраивал яму палач. Я смирно дожидался своей участи, и в тесной камере, к слову говоря, не было ни одной блохи. Ни вши, ни таракана; вероятно, герцог Тристаг подписал приказ, согласно которому нахождение насекомых в помещениях тюрьмы считается незаконным…

Я надеялся, что Бариан с компанией не бросят ни Танталь, ни Алану. Что они без потерь доставят в дом Соллей эту парочку молодых вдов и что, возможно, впредь судьба будет с ними поласковей; что до меня, то я чувствовал даже облегчение. Потому что отвечать за всё, что случится потом, придётся уже не мне.

Я совершил ошибку, когда вытащил из-за пазухи деревянный детский календарь. Когда вычеркнул, почти машинально, прожитые дни, когда, шевеля губами, подсчитал непрожитые — и скорчился от обиды, потому что на ладони моей лежали без малого пять недожитых месяцев, законная весна и начало лета. Если человек всё равно обречён, зачем, спрашивается, лишать его ещё и весны?!

В этот момент я был готов кидаться на двери камеры, умолять о пощаде и призывать к справедливости. Только немыслимое усилие воли спасло меня от этого позорища; отчаяние иссякло, но тоска осталась.

Конец зимы, весна и начало лета. Настоящая жизнь. Моя жизнь, которую у меня отбирают.

Неизвестно, до какой степени тоски я дошёл бы, не успей палач приготовить к сроку всё необходимое для казни; по счастью, в землях герцога Тристага и палач был исполнителен и точен. Спустя сутки ко мне явились сперва цирюльник с бритвенными принадлежностями, а потом и стража с подручными палача. Все были настроены крайне торжественно.

Заботливые руки стражников вытолкнули меня во двор, под белесое небо, на сырой холод; была оттепель.

Не оттают ли дороги? Не застрянут ли комедианты на постоялом дворе? Что полозьями по лужам, что колёсами по грязи — так и так не выехать…

Влажный воздух пах весной. Меня подтолкнули вперёд, помост был точно такой, как полагается, — только вместо палача на нём почему-то обнаружились стоящие на скамейках люди.

Р-рогатая судьба, казнь-то публичная.

Больше всего я боялся увидеть среди приглашённых Алану — по счастью, её не было. Было множество незнакомых лиц, тучный длинноволосый мужчина с золотой цепью на шее и, если мне не померещилось, Танталь.

Чёрные вороны в небе. Сегодня оттепель — первый привет от весны…

Нет, мне не померещилось. Странно. Никогда не думал, что Танталь посещает публичные казни.

Тут же, у помоста, имелась круглая дыра в земле, яма, обнесённая низким плетнём, таким деревенским с виду, что глаз невольно искал горшки и кувшины, надетые на колья для просушки.

— Именем закона! Именем герцога Тристага!

Толпа притихла.

— Ретанаар Рекотарс, совершивший преступление против закона, слушай приговор!

Я попытался заглянуть в яму. Меня придержали за локти — вероятно, ещё не время.

— Вы, благородные господа и подлые смерды, собравшиеся здесь сегодня, слушайте приговор!

Я поискал глазами Танталь — и не нашёл.

— Сапоги снимите, пожалуйста, — тихо сказал стоящий рядом человечек. Исполнительный Тристагов палач.

— Властью герцога Тристага! Ретанаар Рекотарс приговаривается к смерти в змеиной яме! Да будут эти змеи орудием закона, приступайте!

— Холодно, — сказал я палачу.

Тот вежливо усмехнулся:

— Замёрзнуть-то… Не успеете.

И Танталь ЭТО увидит — как я жалобно, судорожно, в мокром снегу стягиваю сапоги…

Я огляделся. Сел на подвернувшийся чурбачок, барским жестом вытянул ноги. Кивнул подручным палача.

— Чего?! — обиделся младший из подручных, вчерашний подросток.

— Работай, — вполголоса велел его начальник. И парнишка, посопев, опустился в снежную кашу — снимать сапоги с Ретанаара Рекотарса, наследника Мага из Магов Дамира.

Мне вспомнился щуплый близорукий призрак из подвала родового замка. Как быстро я, однако, смирился с крахом собственной родословной…

Талый снег жёг подошвы.

— Ретано!!

Неужели Танталь не могла удержаться от патетического выкрика?

Весна… Р-рогатая судьба, весна-то придёт…

— Рета-ано-о!!

Я содрогнулся от этого вопля. И толпа, кажется, содрогнулась тоже; даже палач поднял голову, глядя, как стражники пытаются удержать растрёпанную женщину, но в конце концов уступают, вероятно, из милосердия, и женщина прорывается сквозь частокол копий, кидается к осуждённому и валится перед ним на колени:

— Ретано… Я… люблю тебя и буду… никогда…

Горячие пальцы схватили меня за руку. Судорожно, будто пытаясь удержать; я еле поборол желание высвободить ладонь.

Что это? Откуда? Залитое слезами лицо, трясущиеся руки, умоляющий голос… Танталь, да как же это?!

Её уже оттаскивали. Деликатно, но твёрдо. Попрощалась — хватит; толпа понимающе переглядывалась. Невеста? Жена? Возлюбленная? Бедолага…

Танталь, погоди. Ведь я же ничего не понял; ведь я же…

Меня тащили к яме. Я близоруко прищурился; да. Чёрное дно жило своей жизнью. Тусклыми отблесками, переливами, шелестом чешуи.

Туда?!

Мне в спину упёрлось остриё копья. Долю секунды я верил, что скорее дам проткнуть себя насквозь, чем…

— Рета-ано!..

Танталь, неужели ЭТО — потому, что я умираю?

— Властью закона! Именем герцога Тристага!

Копьё больно ткнуло меня в позвоночник. Я потерял равновесие — и яма сглотнула меня, втянула, поймала, так зловонный хищный цветок хватает муху…

Белесое небо осталось далеко позади. Здесь пахло землёй — как будто уже могила…

Светлое небо.

Где они добыли всех этих змей? Массивных, толщиной в руку, коротких, как скалка, длинных, как корабельный канат, тощих, будто шнурки, замысловатых, будто витые прутья парковой ограды, с головами приплюснутыми и круглыми, в капюшонах и без него, с узором и гладких, извивающихся и неподвижных, будто бы неживых…

С палача станется. Он мог набросать сюда и дохлых змей — для реквизиту… Ох, как быстро липнут к языку эти комедиантские словечки.

Они шипят, всё время шипят!..

Кажется, над ямой склонились. Кажется, все, стоявшие и сидевшие на помосте, сейчас сгрудились вокруг, никакой плетень не удержит, сейчас мне на голову посыплются добровольцы…

Отдалённый галдёж. Неразборчивые выкрики. Мир тонет в шипении или это у меня в ушах шумит?

— Властью закона! Властью герцога Тристага!

Орать и бежать; я издал сдавленный звук, взмахнул руками, поскользнулся и грянулся в сплетение холодных змеиных тел. Перед глазами у меня оказалась плоская маленькая головка, разинулись челюсти, обнажая две загнутые влажные иглы, и я малодушно зажмурил глаза, потому что в следующее мгновение гадина вцепилась мне в лицо.

Боли не было. Было мерзостное прикосновение холодной морды, но я всегда полагал, что змеиный укус ощущается иначе…

Они кинулись на меня все разом.

Они выстреливали в меня упругими телами, точно как спущенные пружины; они сжимали челюсти, я получил уже сто порций яда, во всяком случае, должен был получить…