аа

– По‑моему, милый подарок, правда. Только уж очень побитый.

– Я немного увлеклась. Если бы знала, что тебе не понравится, то с такси и морочиться бы не стала.

– Нет‑нет, мне нравится. Ты все принимаешь в штыки.

– Кто бы говорил.

Женский голос принадлежал ей, но опять стал похож на писк невинной мышки.

Он приоткрыл глаз.

– О, мисс Лорелей Ли, почему вы не говорите обычным голосом?

– Заткнись! Я победила. Ты хотел играть – мы сыграли. – Она поднялась из кресла с высокой спинкой и подошла: с суровым лицом, но неуверенным взглядом.

– Если это твой настоящий тембр, то пьяной ты мне нравишься больше. Одно возражение: это не моя изолента.

Сдержав улыбку, она мягко ответила:

– Решила добавить пикантный штрих. Обычно мне хватает старых добрых наручников.

– Звучит куда заманчивей.

В этот раз она широко улыбнулась, и он успел осмотреться. Почти целый моток ушел на то, чтобы прикрутить его к офисному креслу, – подход дилетантский, но эффективный. Обстановка была славная, даже очень. Буржуазно, современно, всюду стекло и стерильная чистота. Единственное, что было здесь чужеродного, – это девушка. Она дико смотрелась на белом ковре: розовые туфельки, черные порванные чулки, волосы взбиты в узел на затылке.

– Я не хотел играть, – сказал он. – Я хотел, чтобы мы влюбились и начали новую жизнь – пусть не сразу, но, во всяком случае, без наручников и изоленты. Хотя насчет наручников я погорячился…

– Не заговаривай зубы! Не пристукни я тебя, была бы сейчас на твоем месте. – Она схватила симпатичный пистолетик со стола и с пугающей легкостью направила дуло ему в лицо.

– Ковер испортишь, – предупредил он.

– Черта с два! Опусти пушку, стерва. Что он несет? – Появился конкурент, дебильный похититель пальцев – в черной водолазке и с конским хвостиком на затылке.

– Не зови ее стервой… Боже, так это он? Этот клоун? Ты серьезно?

Со смешком, от которого оба мужчины вздрогнули, она поводила пистолетиком вверх‑вниз и наконец опустила его.

– Что за чушь? – Человек в водолазке встал между ними и сложил ладони. – И я не шучу, моя маленькая, убери пушку. Сейчас отнесем его вниз, я позвоню Ричарду и Шелли, и вместе отпразднуем.

– Не называй меня маленькой, Лиланд. Я не в том настроении.

– Она не в том настроении, Лиланд.

– А ты захлопни пасть! Ты‑то никуда не денешься. – Дуло опять уставилось на него.

– Как ты сказала, «пасть»? – Он умоляюще посмотрел на девушку, на Лиланда, больше обеспокоенного не изменой, а сохранностью ковра, потом опять на нее. – И ты называешь себя чудовищем? Что за чудовище превращает убийство в званый ужин? От этого так тяжело отказаться? Где нож? В этой игрушке хоть пули‑то есть? Белый ковер? Да охренеть! – Дергаясь и извиваясь, он приподнял стул и завалился на бок, уставившись в свое отражение в кожаных туфлях Лиланда. – И что ты в нем нашла? Большой член? Деньги? Не отпустит ее, скажите, пожалуйста! Уж лучше пристрели меня.

– Большой… господи, что за бред? – Лиланд хихикнул и отступил на шаг. – Милая, забирай. Вижу, ты ему нравишься. И он думает… нет, это что‑то! – Он опустился в кожаное кресло, закрыл лицо рукой и затрясся от смеха.

Зажав в обеих руках пистолет, она шагнула к упавшему стулу. Каблуки, когда‑то цокавшие так повелительно, притихли на мягком ковре.

– Это моя семья. – Она пожала плечами и опустилась на колени возле его лица. Глаза у нее были очень зеленые. – Семейка чудовищ.

– Так уйди от них. Я тебя люблю. То есть мог бы полюбить. Мы знакомы только пару часов. Может, выпьем кофе для начала?

– Если бы я тебя не обставила, была бы сейчас на твоем месте. – Ее голос похолодел. – Полюбить, говоришь? Ну еще бы! – Она приставила пистолет к его виску.

– Селия, – сказал он, – идем со мной. Меня зовут Скотт. Я тебе не говорил.

Селия побледнела.

– Я думала, так зовут только богатых студентишек.

– Я бы не поступил так с тобой. Нет, я бы не смог бы.

– Ты не боишься?

– Тебя – да. Но не пули.

Лиланд застонал.

– Все это очень мило, но…

Селия решительно нажала спусковой крючок, и голова разлетелась по всему ковру.

– Я бы выпила чашку кофе.

– Освободи меня, и я покажу, как избавиться от тела.

Селия вынула из его пиджака все еще пахнущий лаймом нож и срезала изоленту.

Заворачивая ее брата в ковер, Скотт нашел на полу заскорузлый посиневший пальчик. Не поднимаясь с колен, он взволнованно протянул его Селии.

Мэтт Иган Она предпочитала водку

Руби приклеила на окно своей машины пластмассовый значок с надписью: «Невозможно быть слишком худой или слишком богатой», а через год ее засунули в деревянный ящик и закопали в землю.

Значок этот она купила на той же заправке, на которой я останавливаюсь по дороге в церковь. Я замечаю его в витрине, расплачиваясь за бензин и густой бананово‑молочный коктейль.

Все, кто видел значок в машине у Руби, говорили: «Это так на нее похоже!»

Как будто она сама придумала эту мантру и жила по ней.

– А ты знаешь, что среднестатистический человек сжигает около шестисот калорий в день? – спросила как‑то Руби во время перерыва на покурить. – Даже если ничего не делает – просто живет.

На дне сумки у нее всегда лежала маленькая белая книжка, и Руби то и дело открывала алфавитный указатель, находила нужную страницу и сообщала, сколько калорий уходит на то или иное занятие.

– Ходьба сжигает двести восемьдесят калорий в час. Бег – до семисот. В зависимости от темпа. И знаешь, что странно? Во время приема пищи расходуется больше калорий, чем во время сна.

Держа в пальцах сигарету и вдыхая дым в легкие, свободной рукой Руби листала книжку.

– Вот послушай. Тут сказано, что за десять минут секса сжигается от пятидесяти до ста калорий. – Она бросила окурок на землю и раздавила его носком туфли. – В зависимости от темпа.

Тыча себя пальцем в живот, Руби повторяла, что нужно отводить больше времени на утреннюю пробежку и упражнения для пресса. Она захватывала большим и указательным пальцем складку кожи и отказывалась признавать, что просто сама себя накручивает.

Самым популярным пабом в городе была «Корона». Если какой‑нибудь парень заходил туда в пятницу после полуночи, а в кошельке у него оказывалось достаточно денег, чтобы купить двойную порцию водки с колой и угостить стройную и очень пьяную блондинку, опирающуюся на музыкальный автомат, в большинстве случаев она брала его за руку и отводила в мужской туалет, потом опускалась на колени, прямо на жесткую оранжевую плитку, и демонстрировала искусство спонтанного минета.

Любимый фокус Руби – разинуть рот и затолкать туда всю пятерню, по самую кисть.

– Рвотный рефлекс напрочь отсутствует, – комментировала она.

Стоя у стойки в ожидании заказа, можно было услышать, как один посетитель говорит другому:

– Закажи Руби коктейль «Смирнофф айс», и через пять минут она спустит трусы.

– Подожди‑ка, – отвечал его приятель, запрокинув голову и сощурив глаза, – эта шлюшка что, носит нижнее белье?

В выходные эти парни и их приятели отводили Руби в мужской туалет или за деревья в глубине сада: помогали ей сжечь сто, а то и двести лишних калорий – в зависимости от темпа.

– Я их просто использую, – говорила Руби. – Поматрошу и брошу.

Стоя на кладбище в толпе гостей, заглядывающих в вырытую для Руби яму, я озираюсь по сторонам и не вижу ни одного из тех парней.

Стены ямы, влажные от моросящего дождя, похожи на огромные куски шоколадного кекса. Родители Руби стоят на самом краю и смотрят вниз. Их руки соединены – его правая с ее левой. Пальцы сцеплены так крепко, что кровь скапливается в пережатых сосудах, окрашивая кожу багрянцем.

Когда стало известно о смерти Руби, на работе все в голос объявили, что просто поверить не могут. Такая молодая! И с виду совершенно здоровая! Потом позвонил друг семьи и сообщил заключение судмедэксперта: врожденный порок сердца. Неудивительно, что никто ничего не замечал. У Руби с рождения было больное сердце. Возможно, именно этим объяснялась ее хрупкая бледность, постоянная усталость и обмороки.