Древо миров

Он свернул в боковой проход и почти сразу же убедился, что это тупик. Прижавшись потной спиной к холодному камню, он с ужасом наблюдал, как огромная крыса, оскалив зубы, неторопливо приближается к своей добыче.

Добычей был он, Богуз.

О Нергуз!

Он вспомнил о Покровителе, а Покровитель вспомнил о нем. Рука Богуза сама собой поднялась, пальцы сложились в щепоть, на ногтях затлела красная искра, оторвалась, с шипением полетела прямо в острую морду серой твари и ударила, опалив шерсть… Крыса взвизгнула, отпрянула и исчезла в темноте.

Тогда ноги чернокнижника подкосились, и он плюхнулся задом в зловонную лужу, погрузившись в нее до самых плеч.

И всплыл под опущенными веками образ, заставивший содрогнуться: над вздернутым тупым рылом, над желтыми клыками вепря блестели красные глаза, и взгляд их проникал в самую душу…

«Встань! — вошел под череп беззвучный голос. — Встань, Ученик, иди и рази! Я с тобой!»

И Богуз встал и пошел разить. Он шел на ватных ногах, почти невесомый, словно плыл в озарившемся яркими сполохами подземелье. Огромные крысы кидались к нему, и тогда чернокнижник поднимал руку — с его обкусанных ногтей срывались красные искры, разившие чудовищ. Он плыл, словно кусок пищи в кишках исполина, и повергал страшилищ мановением пальца. Он ликовал, пораженный нежданной милостью Покровителя, он смеялся, гордо закидывая голову, и — разил, разил…

Гнездо чернокнижник нашел в огромной яме, зиявшей в нише неровной стены. Здесь было посуше, а пол сплошь усеян костями мелких животных — собак, кошек и… да, несомненно, среди костей попадались и человеческие: чисто обглоданные, маленькие, детские. Останки детишек, коих навряд ли кто-то хватился там, наверху.

Крысиные же детеныши толклись внизу, в яме. Их было не менее дюжины; они пронзительно пищали, карабкаясь по спинам друг друга; серая масса на дне шевелилась, как трава над болотиной, и, словно прутья с ободранной корой, торчали из нее розовые хвосты.

Две взрослые крысы, самец и самка, сидели рядом. Хотя язык не поворачивался назвать эти создания крысами: огромные, обросшие космами буро-желтой шерсти, с густыми воротниками на коротких шеях, они словно явились из ночных кошмаров или мастерской колдуна — сбежали, не закончив превращения. Плоские, вытянутые носы, безгубые рты, занимавшие всю нижнюю часть — морды? лица? — выпуклые глаза, в которых светилась злоба и почти человеческий ум… Сие неоконченное превращение долженствовало не то крыс обратить в людей, не то наоборот.

Богузу некогда было размышлять, хотя предмет был интересным, и в другое время он с удовольствием занялся бы его изучением.

В другое время и в другом месте — подальше от Тарантии. Стражники, наверное, уже постучали в двери, ученики, нарушив приказ, отворили, и теперь по его дому топают кованные железом сапоги, и руки в грубых перчатках скидывают на пол пергаменты и чернильные приборы… Его не найдут там, в холодном доме, как не найдут и потайной двери, ведущей в высокостенную комнату без окон — тайное убежище его одиноких дум. Тогда стражники прибьют для порядка кого-нибудь из его мальчишек и отправятся к градоначальнику за нагоняем и подмогой. Месьор Шатолад пришлет дознавателей, а уж дознаватели найдут все, что угодно.

Посему — надо спешить.

Он поднял руку, с наслаждением наблюдая, как играют на грязных ногтях красные искры его могущества — дар Господина. Крысы подняли свои морды-лица и издали жалобный звук, похожий на плач ребенка: чуяли смерть. Он не стал медлить — искры ударили в густую шерсть воротников, запахло паленым. Оттолкнув ногой трупы, он шагнул к яме.

Богуз достал из-за пояса припасенные перчатки, тонкие, но прочные, защищенными руками выхватил из ямы двух крысенышей и сунул за пазуху. Под кафтаном была крепкая кожаная рубаха, и все же он слегка придушил детенышей, чтобы не рыпались — так надежней.

И тут Покровитель оставил его. В груди возник тошнотворный ком, словно проглотил падаль, ноги подкосились, но он устоял, опершись о камень стены.

Эм сибро тена бардег!

Чернокнижник брел наугад по сырым коридорам, голова кружилась, остатки внутреннего зрения то выхватывали из кромешного мрака бурые лужи и каменную кладку, то вновь пропадали, заставляя Богуза лязгать зубами от страха. Он бормотал заклинания, но они почти не действовали: темнота, вонь и писк за спиной рождали в душе панические волны ужаса, с которыми он боролся из последних сил.

Он боялся признаться себе, что заблудился в лабиринтах клоаки. Боялся и не понимал, недавно еще уверившись в промысле своего Господина: разве даруется сила тому, кого хотят погубить? Разве можно доверять словам жрецов Митры, твердящих в своих храмах: «Вкусивший зло — от него и погибнет»? Лукавые, облитые благовониями, холеные, почитаемые толпой — он презирал жрецов, как они презирали его, отвергнувшего Путь Света. У него был свой путь, ведущий вниз и прочь — прочь от власти, законов, людей, навстречу тому, кому он служил. Он считал себя выше жрецов Солнцеликого, ибо те были двоедушны в своих делах и помыслах: проповедуя в храмах смирение, сами поклонялись одному лишь кумиру, имя коему — власть.

И вот, когда он почти вырвался из цепких рук жрецов, Господин оставил его. Богуз готов был упасть в зловонную грязь под ногами и не поднимать лица, пока не захлебнется нечистотами. О Нергуз, слуга твой умрет, если ты желаешь, но к чему тебе смерть ничтожного? Или прав был старый Бартальдо, утверждавший, что сумел прочесть девиз на пылающем щите Господина: «Принимая — гублю»? Старик пустился в бега, убоявшись огненных рун, да угодил в пламя возле Железной Башни. Но он, Богуз, служил верой и правдой, не сходил с избранного пути, уверился, что Юдоль Мрака уже открыта пред ним… И на тебе — так ошибиться!

Он брел и брел во мраке, ощупывая рукой стену. За спиной неумолчный писк надвигался волной ужаса. Крысы, помня о страшных искрах, убивших их сородичей, пока не нападали, но, кто знает, долго ли будет удерживать их былой страх?

И тут впереди он увидел квадрат тусклого света. Свет падал откуда-то сверху, едва различимый, но Богузу он показался ярче вспышки молнии. Чернокнижник бросился бежать со всех ног, оскальзываясь, то и дело утирая лицо от пота и зловонных брызг, — и услышал, как крысы за спиной заверещали злобно и яростно.

Отблески падали из колодца, прорубленного в толще камня: там, далеко вверху, виднелись очертания железной решетки. Увы, летать чернокнижник не умел. Даже будь у него веревка и умудрись он закинуть ее на высоту двадцати локтей, закрепить и взобраться к отверстию, отодвинуть решетку все равно было бы невозможно. Богуз узнал это место: такие решетки имелись только на одной улице, ведущей к Железной Башне. Их прутья глубоко утонули под камнями мостовой, которую не раз перекладывали. По этой брусчатке когда-то гремели колеса повозок, свозивших припасы в мрачный замок, построенный из огромных камней, скрепленных железными скобами. Эта цитадель должна была служить последним прибежищем на тот случай, если враг прорвется за городские стены. Потом замок превратили в тюрьму, а Железная Башня стала зловещим символом монаршей власти. Во времена короля Конана — киммерийца здесь орудовал известный на всю Аквилонию мастер Хрис, а ныне — месьор Шатолад со своими дознавателями.

Когда-то сливные отверстия имелись и на других улицах, но еще при короле Нумедидесе их заложили, опасаясь нашествия крыс, разносивших Черную Смерть: болезнь, от которой не помогали никакие лекарства и заклинания. Теперь потоки нечистот текли в прорытых вдоль домов канавах, находя себе стоки естественным образом. В богатых районах канавы были накрыты досками и чистились, в трущобах, окружавших Железную Башню, распространяли зловоние и были забиты трупами собак и кошек. И только улица Розы по какой-то нелепой прихоти или недогляду городских властей блистала чистотой: дожди смывали всю грязь сквозь старые решетки.

Богуз не стал здесь задерживаться — визг, похожий на звук, издаваемый, когда ведут по стеклу железом, погнал его вперед.