Ловушка для Бога

Сделав над собой усилие, юный варвар улыбнулся виновнику торжества, взял чашу, услужливо наполненную кем-то из соседей, и произнес неторопливо, тщательно подбирая слова:

– Я рад твоей удаче, Хадир. Рад, что она не оставила тебя сегодня днем, ибо, отвернись от тебя Бел хоть на мгновение, и страшно подумать, что осталось бы от твоего и так не пышного тела, – Конан сделал паузу и с нескрываемым удовольствием взглянул на перекосившееся лицо собеседника. Такие длинные речи были для киммерийца делом тяжелым и непривычным, но удовольствие, видит Кром, того стоило, и он продолжил: – Желаю тебе провести приятную и спокойную старость где-нибудь подальше от здешних мест, так как свой запас удачи ты наверняка исчерпал. Вряд ли боги еще раз возьмутся помочь тебе украсть хоть какой-нибудь… ослиный хвост. Так что отдыхай и не рискуй понапрасну здоровьем.

Конан перевел дыхание и залпом осушил чашу. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают фитили ламп. Все замерли, ожидая ответа Хадира, готовые по его знаку рассмеяться, превратив этот нахальный тост в шутку, или схватиться за ножи, или благоразумно кинуться наутек, предоставив Лысому самостоятельно разбираться с обнаглевшим варваром. О, если бы Хадир мог пристукнуть на месте этого опасного юнца, он бы сделал это давным-давно! Но Митра не любит полного равенства: кому-то дает гору мышц, кому-то – ум в хилой оболочке, и ничего тут не изменишь, ровным счетом ничего! Лысый смерил Конана уничтожающим взглядом и вдруг непринужденно расхохотался:

– Спасибо и на том, киммериец, ибо ты, видно, за что-то сердишься на меня, и я, ничтожный червь, должен быть благодарен за каждую крупицу твоего драгоценного внимания. Ты прав, осторожность и умеренность еще никому не сократила путь к Нергалу в зубы, а я туда не спешу, уж поверь… – Сказав это, Хадир тяжело вздохнул, уселся за стол напротив Конана и уставился на него печальными хмельными глазами, покаянно покачивая головой: – Если бы ты знал, как вовремя пришел сюда, как вовремя одернул меня, зарвавшегося и вознесшегося в непомерной гордыне! Я ведь совсем потерял голову, болтал невесть что, клялся именем Митры… Ох какие смешные и глупые слова я говорил…

Приумолкшая было в ожидании развязки компания расслабилась, зашевелилась, стряхивая оцепенение. Раздались веселые возгласы, смех, забулькало вино, перекочевывая из кувшинов в чаши, и все, то и дело подхохатывая, принялись наперебой рассказывать Конану, какие уморительные клятвы давал тут Хадир до его прихода…

Пробираясь сквозь гомонящую толпу на базарной площади и вспоминая события прошедшей ночи, Конан ругал себя последними словами. Это надо же было так попасться! В два счета Хадир выманил у него это глупое обещание, о котором наутро почему-то (о, Конан прекрасно знал почему!) знала вся Пустынька. И вот теперь он с гудящей от боли головой тащился через весь Шадизар по жаре, а Лысый, прекрасно выспавшись, наверняка похмеляется в том же «Таракане», не без удовольствия смакуя скорую весть о бесславной кончине киммерийца. Уж куда было проще – припереть вчера Хадира к стенке и предложить на выбор: либо убраться из города, либо съесть немытыми собственные кишки. Так нет же, Нергал попутал ввязаться в дурацкий спор! И когда Конан поклялся выкрасть дочь наместника, Хадир, помнится, радостно всплеснул руками и громко, при всех, повторил свою клятву стать прахом у ног того, кто сумеет провернуть это дело. И, Кром свидетель, Лысый станет прахом, он таким прахом станет, ни один шакал в пустыне на него не польстится…

Солнце палило немилосердно, запахи благовоний, снеди, пота смешивались с запахом вьючных животных, продавцы и покупатели, надрываясь, перекрикивали друг друга. Озверевший от жары и головной боли Конан расшвыривал встречных, щедро раздавая подзатыльники и пинки, не разбирая, кто перед ним – мелкий ли торговец, увешанный связками бус, богатый ли купец, шествующий во главе целой свиты слуг, или совсем уж ни в чем не повинный раб-носильщик с тюком шерсти на голове. Вожделенный тенистый переулок на другой стороне площади был уже близок, когда кто-то осторожно потянул киммерийца за край одежды. С глухим рычанием он обернулся, собираясь расшибить наглеца в лепешку, и еле успел сдержаться, увидев перед собой примерно на уровне собственного локтя знакомое чумазое личико. Это был Ухарта, четырнадцатилетний сирота, обретавшийся в Пустыньке с малолетства и весьма искусный в воровском ремесле. Шныряя в поисках пропитания по всему Шадизару, он знал город, как собственную ладонь, и пару раз помог Конану выбраться из очень опасных переделок.

– Чего тебе? – бросил варвар на ходу, продолжая пробиваться сквозь кишащее людьми пекло.

– Конан, Конан, не ходи туда, слышишь? – Мальчишка упрямо засеменил за ним, путаясь в полах рваного халата.

Конан, не оборачиваясь, сгреб его за шиворот, подтянул к себе:

– Короче говори. Я к беседам не расположен.

– Там впереди люди Эдарта, – быстро забормотал подросток. – С площади уже не выйти, везде стражники, во всех переулках! Ловят кого-то…

– Меня это не касается.

– Ты, видит Митра, думаешь, что тебя с поклонами пропустят?

Парнишка был прав: светлейший Эдарт после вчерашней дерзкой выходки Хадира наверняка получил знатный нагоняй от наместника, а теперь городская стража бегает как ошпаренная, хватая всех, кто может быть как-то причастен к делу. Ох и обрадуются же они, зацапав мимоходом Конана, на которого Эдарт давно зуб точит! Киммериец кивнул Ухарте:

– Веди!

Тот, быстро оглядевшись, выбрался из толпы и нырнул в узкий проход между палатками торговцев. Конан протиснулся вслед за ним. Они быстро шли вперед, то и дело перепрыгивая через кучи отбросов. Ухарта уверенно выбирал дорогу в этом запутанном лабиринте, куда заходили лишь бродячие собаки да такие же бездомные мальчишки, как он сам. Мощный северянин спешил за ним, с трудом продираясь между стенками лавок и совершенно не представляя, в какую сторону ведет его Ухарта. Но подросток, похоже, знал, что делать. Преодолев бесчисленное множество вонючих щелей, где над полуразложившимися дохлыми кошками с низким жужжанием кружились густые рои мух, дважды проскочив под прилавками мимо остолбеневших торговцев, они очень скоро оказались у глухой каменной ограды караван-сарая, отделявшего базарную площадь от путаницы пыльных улиц южной части Шадизара.

Конан глянул вверх, прикидывая, сможет ли быстро преодолеть стену, но Ухарта потянул его вправо, туда, где в тени обветшавшего навеса кучей были свалены давно забытые хозяином полусгнившие бочонки. Опасливо оглядываясь на кожаный задник лавки, за которым продавец благовоний вел нескончаемый спор с покупателем, мальчик кивнул Конану на громадный деревянный жбан, стоявший под стеной. Киммериец, поднатужившись, откатил его в сторону, а Ухарта принялся разбирать кладку, отрывая тщательно спрятанный тайный лаз. Присоединившись к нему, молодой варвар с уважением подумал, что этот заморыш, не достающий ему до плеча, неплохо сумел устроить свою жизнь: сколько еще в Шадизаре таких лазеек, только Ухарте да богам ведомых! И ведь с умом все сделано: в жбане аккуратная дыра, щели между камнями, прикрывающими ход, замазаны глиной, да так аккуратно, что нарочно искать будешь – не найдешь! Из темного отверстия тянуло прохладой.

– Что внутри? – тихо спросил Конан.

– Кладовая. Там сейчас нет никого, не сомневайся, – так же шепотом отозвался Ухарта и, измерив взглядом широкие плечи Конана, уцепился за каменный блок на краю лаза.

Варвар, усмехнувшись, отстранил парнишку, взялся было сам, но тут в двух шагах от них, в лавке торговца благовониями, раздался тоненький взвизг, возня, звон бьющихся стекляшек, еще взвизг – и полный благолепного достоинства спор о цене вендийской амбры сменился градом проклятий, угроз и глухих ударов, посыпавшихся на голову воришки, видимо пойманного за руку, а теперь вопившего от боли и безысходности.