Скитальцы (цикл)

— Хорошо, — он вздохнул и поставил меня на пол. — Тебе потребовалось мужество, чтобы сказать мне всё это. Теперь я тоже… проявлю мужество. Сядь…

Повинуясь его жесту, я водворилась обратно в кресло. Он прошёлся по комнате, прислушиваясь к каким-то своим мыслям. Остановился напротив меня; я заёрзала и встала.

— Да сиди ты… — он легонько толкнул меня в плечо. Постоял, раздумывая; вздохнул:

— Когда Тории Солль было двадцать с небольшим лет… Она, юная невеста, приехала в Каваррен с женихом… Это был не я. Это был студент по имени Динар Дарран.

Он помолчал, наблюдая за моей реакцией. Конечно, я удивилась, но сочла неприличным показывать это. Он, похоже, остался доволен моей выдержкой, хмыкнул и продолжил:

— Они прибыли в Каваррен по некоему делу, связанному с научными изысканиями… На беду, тут случился я, первый боец и первый любовник в городе, и, конечно, красота Тории не оставила меня равнодушным… Я повёл себя скверно, и взбешённый студент Динар вызвал меня на дуэль… Я убил его, — Солль снова прошёлся по комнате, искоса изучая, как понравится мне это признание. Я сидела ни жива ни мертва — что-то говорило мне, что никто другой не удостаивался раньше столь откровенной Эгертовой исповеди. Мне даже стало страшно — честь это или наказание?

— Я убил его, — повторил Эгерт, глядя в потолок. — Он, бедняга, и фехтовать-то почти не умел… Тем бы дело и кончилось — но вот случилось, что в тот самый день в Каваррене оказался некто, ставший свидетелем дуэли… И посчитавший меня виновным в намеренном убийстве. И правильно посчитавший, между прочим, — он невольно поёжился. — И он, этот некто, вызвал на дуэль меня…

Солль замолчал. Я смотрела, как он вспоминает, нет — переживает заново то, по-видимому, страшное, что случилось потом.

— Он заклял меня, — проговорил Солль глухо. — Внешне это выглядело, как шрам на щеке, — он с усилием провёл пальцем от виска до подбородка, оставив на коже красную полосу. — Вот такой шрам… И заклятие трусости. Я сделался невыносимо, болезненно труслив, я потерял себя, меня сожрало это трусливое чудовище, я боялся темноты, высоты, боли, крови… Боялся позора — но как раз позор стал преследовать меня по пятам, потому что трусов принято презирать, — он перевёл дыхание.

— Господин Эгерт, — сказала я шёпотом, — может быть, не надо?

Он понял, что я хотела сказать. Хмуро усмехнулся:

— Надо, Танталь… Я хочу, чтобы ты поняла…

Он сел наконец, забросил ногу на ногу, сложил ладони на колене:

— Да… Мне пришлось оставить прежнюю жизнь и бежать из города. Я пережил и боль, и грязь, и стыд, пока судьба не привела меня в город, где деканом в университете был господин Луаян, а Тория — Тория! — была его дочерью… Я хотел снова бежать — но декан не пустил меня. Он заронил в мою душу надежду — встретиться с тем, кто заклял меня, и вымолить прощение…

Дождь за окном перестал быть ливнем — теперь это был мелкая, надсадная, залепившая стекло морось. Эгерт замолчал, и я решила было, что больше он ничего и не расскажет.

Он вдруг улыбнулся:

— Значит, Луар теперь — настоящий мужчина? И ты оценила его по достоинству?

Я вздрогнула от неожиданности и потеряла над собой контроль. Мои уши, шея и лицо загорелись тёплым и мучительно алым. Я потупилась, склонив голову, безуспешно пытаясь скрыться от Эгертового взгляда.

Его рука легла мне на загривок:

— Ну… Меня-то зачем стесняться?

Я замерла, боясь поднять голову и ненароком сбросить его ладонь; он вздохнул, осторожно потрепал меня по затылку, отошёл к окну.

Он говорил и говорил; перед глазами моими возникали и расплывались призрачные картины чужой жестокой жизни. Я видела двадцатилетнего Эгерта Солля, впервые поднимающегося на крыльцо величественного Университета, видела надменное лицо молодой Тории, замкнувшейся в своём горе… Слишком много боли. Эти двое прошли длинный и мучительный путь, и стали счастливы — будто бы затем, чтобы дать возможность Ордену Лаш изничтожить это счастье. «Окончание Времён», разрытая могила, Чёрный Мор, явившийся на зов безумного Ордена… Тут же зачем-то воспоминание о моём бледном прыщавом дядюшке, вечно ущемлённом, тонко и надрывно спорящего с моей матерью… Тогда ещё живой… И сразу — мурашки по коже, потому что, слушая Эгерта, я будто своими глазами увидела декана Луаяна, мага, остановившего Мор ценой собственной жизни.

Эгерт запнулся. Помрачнел, кусая губы. Резко обернулся ко мне:

— Фагирра. Того человека звали Фагирра; он пытался заставить меня предать… Я же был трусом, я не мог противостоять насилию… После того, как затея Ордена провалилась, во всём обвинили Луаяна, он-де вызвал мор колдовством… И Торию. Её схватили…

Я содрогнулась. Темница и пыточная камера. И тот человек, кровный отец Луара: «Где же? Где Амулет?»

— Амулет? — переспросила я машинально. Солль, кажется, не услышал:

— …А свидетелем обвинения был я… Вернее, мой страх. Я должен был сказать то, чего ждал от меня Фагирра… Потому что мой страх был сильнее меня. Он сделал меня рабом… Фагирра знал, — он снова уселся, сцепив пальцы. Устало вздохнул: — Вот… Когда она вошла в зал суда…

Я зажмурилась. Каждый шаг — боль в изувеченном пытками тело… И толпа, густая, как кисель, плотная толпа, ненавидящие взгляды… Гул, рёв — и гробовая тишина… И помост, на который поднимаются свидетели… Судья за длинным столом и скамейка для обречённой женщины…

Солль перевёл дыхание:

— Она тоже знала. Она знала, что я скажу — «да». Да, почтенный судья, и вы добрые люди, да, Луаян с дочерью вызвали Мор, да, я был рядом и всё видел… Да. Да. Она сама позволила мне. Да.

В глазах его промелькнул некий мрачный, жутковатый огонёк. Я затаила дыхание.

— Не знаю, как… — глухо произнёс Эгерт, — но я сказал «нет». Нет, враньё, нет, нет…

Он откинулся на спинку. Потёр ладонями лицо:

— …И в этот момент заклятие упало, Танталь. И шрам исчез… И всё стало… хорошо. Потому что… Эти клещи, у них рукояти заточенные… В грудь. Потому что у меня не было другого оружия, а у него был отравленный стилет… Всё. Закопали. Забыли…

Он убрал ладони. Его глаза были серо-голубые с тёмным ободком, усталые больные глаза:

— Вот и всё, Танталь. После рождения Луара… Тория долго хворала. И у неё не было других детей — долго, очень долго, будто Фагирра, умирая, послал ей вслед проклятие… И мы уже потеряли надежду, когда родилась Алана. И вот, теперь ты знаешь…

Он отвернулся. Сказал, обращаясь к вепрю на старом гобелене:

— И в жизни моей было много счастья… так много, что теперешняя расплата кажется мне почти справедливой. Тория… Она стала частью меня, и она болит у меня… Она… Как осквернённая святыня, к которой нету сил вернуться. Видишь, как я говорю… Никому… почему-то тебе. Ты не знаешь, почему?

Мне захотелось снова стать на колени.

— Есть ещё один человек, — он бездумно провёл пальцем по клыкастой веприной морде, — который… которому я мог бы… но это было бы по-другому. Он сам всё знает… Ведь это он пометил меня шрамом и наложил заклятие… он сломал мою жизнь… Подарил мне… меня… — он вздохнул. — Но я боюсь его. Я никогда не говорил бы с ним так же, как сегодня с тобой.

— Кто это? — спросила я шёпотом.

— Его зовут Скиталец, — проронил Эгерт, как мне показалось, неохотно. — Другого имени никто не знает… Он стар… Он не маг, но…

— Наложил заклятие?

— Да… Он… никто не знает, кто он. Декан Луаян считал, что он бывший Привратник, не впустивший в мир Того, кто стоял на пороге, Третью силу… И обожжённый этой силой, отмеченный… Ах да, ты же не знаешь, что это такое… Привратник, Дверь… Ты не знаешь. Да и я не знаю толком… Но раз в году, на День Премноголикования, он является в город… И мы встречаемся с ним в трактире «У землеройки». И я ни разу не решился с ним заговорить… Смотрим друг на друга, выпиваем по стакану вина — и он уходит, а я остаюсь.

Он закрыл глаза, вспоминая. Чуть приподнял уголки губ:

— Он не меняется последние двадцать лет… Всё время, что я его знаю. Странно… Для человека… Впрочем, кто знает. Он… Такие безразличные глаза, в них будто безразличие всего мира… И веки без ресниц. И странно, если какие-то наши, человеческие дела ещё интересуют его… Ему наверняка всё равно… Но в День Премноголикования… Он приходит, и ни разу не опоздал.