Обреченное королевство

После краткого раздумья, Кал тоже забрался на бочку — осторожно, чтобы не потревожить камни Тьена, — и отсюда смог хорошо разглядеть процессию лорд-мэра.

Она оказалась огромна — не меньше дюжины фургонов, перед которыми ехала красивая черная коляска, запряженная четырьмя лоснящимися черными лошадями. Кал невольно разинул рот. У Уистиоу была только одна лошадь, на вид такая же старая, как и он сам.

Как может один человек, даже светлоглазый, иметь так много вещей? Куда он это все поставит? А еще были люди, дюжины людей, едущие в фургонах, идущие пешком. И еще солдаты, в сверкающих нагрудниках и кожаных юбках. Похоже, у этого светлоглазого была собственная почетная гвардия. Постепенно процессия достигла поворота на Хартстоун. Человек, ехавший на коне, повел карету и солдат к городу, а большая часть фургонов покатила к поместью. Карета медленно приближалась к ним, а Кал все больше и больше возбуждался. Неужели он на самом деле увидит настоящего светлоглазого героя? В городе болтали, будто новый лорд-мэр был назначен самим королем Гавиларом или кронпринцем Садеасом, потому что отличился в войне за объединение Алеткара.

Карета повернулась дверью к толпе. Лошади храпели и били по земле копытами, кучер спрыгнул и быстро открыл дверь. Из нее вышел пожилой человек с короткой бородой цвета соли с перцем. На нем был гофрированный фиолетовый сюртук, доходящий только до пояса спереди и длинный сзади. Под ним виднелась золотая такама, длинная прямая рубашка, доходившая до икр.

Такама. Мало кто носил их сейчас, но старые солдаты говорили, что когда-то их носили почти все воины. Кал не ожидал, что эта такама будет так похожа на женское платье, но все-таки это хороший знак. Сам Рошон казался слишком старым, маленьким и дряблым, чтобы быть настоящим солдатом. Но у него был меч.

Светлоглазый презрительно оглядел толпу и скривился, как если бы проглотил что-то горькое. Из кареты выглянули еще два человека. Более молодой человек с узким лицом и старая женщина с волосами, заплетенными в косу. Рошон покачал головой, повернулся и полез обратно в карету.

Кал нахмурился. Он не собирается ничего сказать? Толпа, казалось, была потрясена не меньше Кала; кое-кто начал тревожно перешептываться.

— Светлорд Рошон! — окликнул его отец Кала.

Толпа затихла. Светлоглазый оглянулся. Люди отшатнулись, и сам Кал съежился под этим жестким взглядом.

— Кто говорил? — низким голосом спросил Рошон.

Лирин шагнул вперед, подняв руку.

— Светлорд. Была ли ваша поездка приятной? Не хотите ли вы осмотреть город?

— Как тебя зовут?

— Лирин, светлорд. Хирург Хартстоуна.

— А, — сказал Рошон. — Ты дал старику Уистиоу умереть. — Лицо светлорда помрачнело. — Так что именно из-за твоей ошибки я очутился на самых задворках королевства. — Он недовольно хрюкнул, забрался в карету и хлопнул дверью. Кучер мгновенно убрал ступеньки, взобрался на козлы и стал поворачивать карету.

Отец Кала медленно опустил руку. Горожане немедленно стали шушукаться, обсуждая солдат, карету и лошадей.

Кал уселся на своей бочке.

Ну и ну, подумал он. Вроде бы можно ожидать, что настоящий воин говорит коротко и грубо, верно?

Герои из легенд вежливостью не страдали. Умения убивать людей и приятно говорить не всегда идут рука об руку, как-то сказал ему старый Джарел.

Вернулся Лирин, с озабоченным выражением на лице.

— Ну? — с фальшивой бодростью спросила Хесина. — Что ты думаешь? «Королева» или «башня»?

— Ни то, ни другое.

— Ого. И что же мы выбросили сегодня?

— Не знаю, — сказал Лирин, оглядываясь. — Может быть, пару и тройку. Пошли домой.

Тьен смущенно почесал голову, но Кала слова отца неприятно поразили. В брейкнеке «башня» стоила три пары, а «королева» — три тройки. Первая означала поражение, вторая — победу. А комбинация из пары и тройки называлась «палач». Победа или поражение — это зависело от твоих бросков.

И, что более важно, от бросков других игроков.

Глава двадцать шестая

Спокойствие

— Я находился в затемненной монастырской комнате, — читала Литима, стоя за пюпитром, на котором лежал открытый том. — Свет не доходил до ее далеких пределов, которые тонули в бассейнах тьмы. Я сидел на полу, думая о Невидимом. Я не мог сказать достаточно уверенно, что скрывала та ночь. Я подозревал, что там есть стены, толстые и крепкие, но как я мог знать, если не видел их? Когда все спрятано, как может человек опираться на Правду?

Литима — одна из писцов Далинара, высокая и пухлая, — носила фиолетовое шелковое платье, отделанное желтым. Она читала, пока Далинар стоял, разглядывая карты на стенах своей гостиной. Комнату украшала великолепная деревянная мебель и замысловатые ковры, привезенные из Марата. Хрустальный графин с полуденным вином — оранжевым, некрепким, — стоял на высоком сервировочном столике в углу, искрясь в свете свисающих с потолка люстр с бриллиантовыми сферами.

— Пламя свечей, — продолжила Литима. Она читала эпизод из «Пути Королей», из той самой копии, которой владел Гавилар. — На полке передо мной горели дюжины свечей, сгорая дотла. Мое дыхание заставляло трепетать их пламя. Для них я был чудовищем, ужасным и кровожадным. И, тем не менее, если бы я подошел слишком близко, они бы уничтожили меня. Мое невидимое дыхание, биение жизни, текущей во мне, могло в мгновение ока погасить их, в то время как пальцы могли сделать то же самое, только заплатив болью.

Далинар задумчиво покрутил кольцо с печаткой — сапфир с выгравированной на нем глифпарой Холин. Рядом стоял Ринарин, одетый в серебряно-синий мундир; золотые узлы на плечах указывали, что он князь. Адолин не пришел. Со времени последнего спора в Галерее он и Далинар старательно избегали друг друга.

— И в этот момент спокойствия ко мне пришло понимание, — читала Литима. — Огни свечей во многом похожи на жизни людей. Такие же хрупкие. Такие же смертоносные. Оставь их одних, они светят и согревают. Дай им распространиться — и они уничтожат все, что должны осветить. Каждый язычок пламени несет в себе зерно разрушения, зародыш костра, который может стереть с лица земли города и бросить на колени короля. В последнее время я часто мысленно возвращаюсь в тот спокойный тихий вечер, когда я глядел на ряд живых огоньков. И я понял. Заслужить преданность народа — все равно что стать заряженным драгоценным камнем, дающим тебе возможность уничтожить не только себя, но и всех, о ком ты должен заботиться.

Литима замолчала. Конец эпизода.

— Спасибо, Ваша Светлость Литима, — сказал Далинар. — Вы можете идти.

Женщина почтительно наклонила голову. Забрав свою юную подопечную, стоявшую у задней стены комнаты, она вышла, оставив книгу на пюпитре.

Далинар очень любил этот отрывок и чаще всего успокаивался, слушая его. Много лет назад кто-то другой пережил то, что он чувствует сейчас. Но сегодня и он не принес с собой умиротворения, а только напомнил об аргументах Адолина. Не то чтобы он не думал о них. Но когда тот, кому он привык доверять, высказал их ему прямо в лицо, они потрясли его до глубины души. Далинар обнаружил, что глядит на карты, уменьшенные копии тех, которые висели в Галерее. Их выполнил для него королевский картограф Исасик Шулин.

А что, если видения Далинара действительно галлюцинации? Он часто думал о славном прошлом Алеткара. Быть может, эти видения — ответ сознания на его мечты, подсознательный способ сделать его героем, дать ему опору для самоотверженного достижения своей цели?

Тревожная мысль. Однако, если посмотреть с другой стороны, иллюзорная команда «объединить» звучит очень похоже на то, что говорила Теократия пятьсот лет назад, когда стремилась завоевать мир.