Похищенный трон

– У меня нет никаких оснований жаловаться на внешность членов семьи по твоей линии, – сказала Рошнани, и Абивард снова обнял ее, а ребенок заелозил в животе. Впрочем, он, наверное, елозил бы и без супружеских объятий. Рошнани сказала:

– А когда он родится, как мы назовем его?

– Я хотел бы дать ему имя Вараз, в память о брате, погибшем на Пардрайянской равнине, – ответил Абивард. – Ты не против? Ты ведь тоже потеряла отца и братьев в степи.

– Он родится в наделе Век-Руд и унаследует его, так что имя у него должно быть соответствующее, – после некоторых раздумий сказала Рошнани. – У нас будут другие дети, и в их именах мы сохраним память о моих родных… и о твоем отце.

Я думала, что ты захочешь назвать его Годарсом. Почему ты решил иначе?

– Потому что память о моем отце останется свежей еще долгие годы в сердцах и умах всех, кто знал его, – сказал Абивард. У него тоже была мысль назвать ребенка в память отца. – Он был дихганом, и хорошим дихганом, он оказал влияние на многие судьбы. В этом его память сохранится лучше, чем в имени ребенка. А Вараз погиб, не успев показать всем, на что способен в этой жизни. Он тоже заслуживает, чтобы о нем помнили, и наилучший способ добиться этого – сохранить его имя.

– Понятно. – Рошнани кивнула, касаясь его груди. – Ты так часто укорял меня в здравомыслии. О муж мой, должна сказать, что среди присутствующих не я одна страдаю этим недугом.

– Укорял? Недугом? – Абивард фыркнул. – Ты говоришь так, будто здравомыслие – это что-то нехорошее. А по-моему, нехорошо в нем только то, что недостаточно много людей им наделены… В частности, приходят на ум некоторые мои бывшие жены, – прибавил он с некоторым злорадством.

Но Рошнани не дала отвлечь себя этой колкостью.

– Так это и есть самое плохое. Или нет? – спросила она и, по своему обыкновению, заставила Абиварда искать ответ в потемках.

Зимнее солнцестояние пришло и ушло. В прошлом году, в Серрхизе, видессийцы отмечали этот день шумными, иногда излишне буйными торжествами. Здесь же оно прошло тихо, почти незаметно. С одной стороны, это было хорошо, привычно. С другой стороны, Абивард с тоской вспоминал о веселом видессийском празднике.

Снежные бури накатывали с севера одна за другой; эти северные налетчики были не лучше хаморов, к тому же их атаки было не отразить. В бурях погибал скот, а иногда и пастухи; Абивард, как и все обитатели крепости и деревни под горой, опасался, что топлива, столь старательно собранного в теплое время года, не хватит до весны. Каждый порыв ледяного ветра, сотрясавший ставни в окне его опочивальни, лишь усиливал его опасения.

Но в один день, когда, согласно календарю, приближалось весеннее равноденствие, хотя заснеженная земля наводила на мысль, что зима не кончится никогда, такие обыденные заботы, как топливо, моментально исчезли из его головы: с женской половины выбежала служанка и, закутавшись в толстую овчину, поспешила в деревню. Вскоре она вернулась с повитухой, седовласой женщиной по имени Фаригис.

Абивард встретил повитуху во дворе, сразу за воротами. Она вежливо поклонилась ему и сказала:

– Прошу прощения, повелитель, но мне не хотелось бы тратить время на пустые разговоры. Сейчас я нужнее твоей жене, чем тебе.

– Разумеется, – сказал Абивард и шагнул в сторону, пропуская ее.

Она прошла мимо не оглянувшись. Подол ее шубы волочился по земле. Абивард нисколько не обиделся. он был даже доволен: по его суждению, тот, кто ставил дело выше разговоров, скорее всего, знал свое дело хорошо.

Он не пошел на женскую половину вслед за Фаригис. Во-первых, он подозревал, что она приказала бы попросту выставить его вон, а в таких случаях законом было ее слово, а не его. А во-вторых, роды были женской тайной, которая пугала его больше, чем любой копейщик в доспехах, с которым он сталкивался на войне. На этом поле брани он сражаться не мог.

Он расхаживал по коридору возле своей опочивальни и бормотал:

– Преподобная Шивини, если ты слышишь смиренную молитву мужа, помоги моей жене пережить испытание. – Произнеся это, он вновь принялся беспокойно расхаживать. Ему хотелось повторять молитву вновь и вновь, но он воздержался, боясь рассердить пророчицу назойливостью.

Через некоторое время Фрада взял его за руку, отвел на кухню, усадил и поставил перед ним кружку с вином. Абивард механически выпил, почти не сознавая, что делает.

– Что-то они очень долго там, – произнес он некоторое время спустя.

– Так бывает, знаешь ли, – ответил Фрада, хотя знал об этом еще меньше Абиварда, что, учитывая степень невежества будущего отца, было крайне нелегко.

Он взял у Абиварда пустую кружку, унес ее и через мгновение вернулся с полной, неся в другой руке такую же для себя.

Всякий раз, когда на кухне появлялась служанка, Абивард вскакивал, то принимая ее за Фаригис, то ожидая услышать вести от повитухи. Но солнце село, и на крепость покрывалом опустилась тьма, и лишь тогда появилась Фаригис. Абивард вскочил на ноги. Улыбка на лице повитухи сказала все, что ему следовало знать, но он, запинаясь, выпалил:

– Она?.. Ребенок?..

– Оба в порядке. У тебя сын. Думаю, Таншар уже сказал тебе, что у тебя будет сын, – ответила Фаригис. – Крупный парнишка, орет оглушительно, и это хорошо. Но думаю, что твоя супруга будет другого мнения, когда он начнет будить ее среди ночи своим воем. Она говорит, что ты назвал его в память брата. Дай Господь твоему сыну долгой и счастливой жизни.

– Можно повидаться с ней? – спросил он и тут же поправился:

– С ними?

– Да, хотя она очень устала, – сказала повитуха. – Не знаю, захочет ли она, чтобы ты побыл у нее подольше, а сейчас, повелитель, будет лучше, если желания твоей жены возобладают над твоими.

– Желания моей жены преобладают чаще, чем ты думаешь, – сказал Абивард.

Похоже, это не произвело на нее большого впечатления; у Абиварда возникло такое чувство, что она вообще не из впечатлительных.

Однако сладкий звон серебряных аркетов, которыми он рассчитался с ней за ее труды, определенно вызвал ее полное одобрение и всецело завладел ее вниманием.

– Поздравляем, повелитель! – Эти возгласы сопровождали его по всей крепости до самых дверей опочивальни и возобновились на женской половине в более высокой тональности.

Он зашел в комнату Рошнани, и она подняла на него взгляд. Фаригис предупредила его, что она устала, но ее совершенно измученный вид потряс его.

Ее от природы смуглая кожа была мертвенно-бледной. В комнате пахло потом, будто весь день она трудилась в поле.

– Ты… ты здорова? – встревоженно спросил он. Уголки ее рта приподнялись.

Это могло бы походить на улыбку, если бы было не так заметно, сколько усилий Рошнани в нее вложила.

– Если бы я теперь могла проспать всю неделю, то потом была бы совсем здорова. Только я сомневаюсь, что Вараз даст мне такую возможность. – Она чуть подвинула укутанный в одеяло кулек, который обнимала левой рукой.

– Дай мне взглянуть на него, – сказал Абивард, и Рошнани откинула уголок мягкого одеяльца с лица младенца.

И вновь он испытал потрясение и опять постарался не показать этого. Больше всего Вараз походил на сморщенную красную обезьянку с нелепыми редкими волосенками, как у лысого старика. Глаза его были так плотно прикрыты, что все личико стянулось в гримасу. Он дышал часто, похрюкивая и время от времени беспричинно дергаясь.

– Симпатичный мальчишка, – заявил Абивард. Так искренне лгать ему в жизни не доводилось.

– А как же! – с гордостью подхватила Рошнани. Либо она тоже лгала, либо материнская любовь – или тяготы родов? – ослепили ее.

Абивард решил, что второе вероятнее: чем дольше он смотрел на Вараза, тем симпатичнее выглядел младенец.

– Можно подержать его? – спросил он, сглотнув от волнения. Он знал, как надо держать новорожденных щенят, но младенцы – особенно этот, его собственный ребенок – это нечто совсем другое.

– Держи. – Рошнани протянула ему запакованного в одеяло Вараза. – Только не забудь положить свою руку под головку – сам он пока не умеет ее держать.