Чувство времени (СИ)

Старейшина заговорил степенно и потому, как менялась интонации, и по настойчивым паузам сразу стало понятно, что он привык приказывать и привык, чтобы ему повиновались. Не сразу я приметил за его креслом в темноте худые фигуры, удерживающие в руках копья. Эрвины хорошо охраняли своего управителя.

Мархар кашлянул и с силой толкнул меня в бок, я приподнял бровь и сообразил, что сидящий предо мной старейшина требовательно машет, чтобы я подошел. Медлить было бы неуважением и я, подойдя ближе, покорно протянул перед собой руку, покрытую символами, зная, что именно для этого и приглашен сюда. Одна из женщин, находящаяся справа от кресла, неприятно зашипела на меня, показывая белые, отличные зубы. В ее позе, в ее движении и голосе было что-то от змеи.

Некоторое время старейшина внимательно разглядывал мою руку, потом покосился на свою дочь и что-то спросил. Та ответила утвердительно. Их язык был жестким и шипящим. Фантом тоже что-то сказал, и я чувствовал себя как экспонат, выставленный в музее в какой-то чужеземной стране.

— Они не говорят по-нашему? — уточнил я тихо.

— Высшие, конечно же нет, зачем им это?

— Чтобы торговать, — проворчал я.

— Про припасы и воду можно рассказать жестами, а обмен товара — дело глаз, — фантом казался напряженным.

— О чем же они говорят? — уточнил я, видя, что старейшина заспорил со своей дочерью.

— О том, что если ты очистишь свою голову огнем, то сможешь взять ее, потому что рисунки на твоем теле станут украшением ее рода.

— Смеешься? — млея от растерянности, спросил я.

— Нет, конечно. К твоему сведению, Шаоша лучшая ныряльщица, гордость своего отца, превосходит в умениях многих мужчин, знает, как добывать пищу, ткать и шить; знает, как убивать.

— Шива, помилуй, мы же шутили…

— Я — Мархар, — процедил фантом и обратился к островитянам, прерывая их разговор. Выслушав его, старейшина кивнул и развел руками, потом указал на сидящих поодаль женщин, но фантом лишь отрицательно покачал головой.

— Чего это он? — заволновался я, видя, как Шаоша, развернувшись, уходит в глубину пещер.

— Не важно.

— Да что ты им такое сказал?!

— Потом, — Мархар едва заметно наклонил голову и, повернувшись, вышел под ярчайшие солнечные лучи. Я чувствовал его напряжение и был вынужден смирить свое любопытство до более удобного случая. Мы возвращались тем же путем, и я подумал, что наше посещение вышло каким-то… бессмысленным. Постояли, посмотрели, пошли обратно.

Когда мы вышли на береговую линию, никто не увязался за нами, и фантом, несколько раз глубоко вздохнув, нагнулся и плеснул себе в лицо воды.

— Драконьи кости, что случилось? — с тревогой спросил я, глядя на колышущуюся вдалеке Эстоллу.

— Они хотели тебя, — совершенно серьезно повторил фантом. — Хотели, чтобы ты обрюхатил ее, потому что род Лалы медленно вымирает. Мне это не нужно, это задержит нас и может навлечь беду.

— Ты сказал им, что я никчемный мужчина? — я оглянулся, думая об островитянах. Их кровь год за годом смешивалась между собой и не удивительно, что племя медленно умирает.

— Нет, Демиан, ложь должна быть достоверной и такой, чтобы нельзя было проверить.

Он явно не хотел говорить, но видя, что я ожидаю ответа, сообщил:

— Сказал им, что они не имеют такой цены, которая могла бы меня устроить.

— Ты сказал, что я раб?

— Я сказал, что ты принадлежишь мне, — согласился Мархар и вошел в воду. Звонко свистнули с корабля, фантом ответил дважды и махнул рукой. — Что ты отрабатываешь на моем судне свой долг.

— Вот оно что, — пробормотал я, нагнувшись, подобрал несколько камушков, гладких, вылизанных прибоем. Всмотревшись в приятные для газа переливы, сжал их в руке и последовал за Мархаром, думая о том, что, возможно, в его словах есть какая-то часть правды.

Когда мы поднялись по веревочной лестнице на борт, все уже было готово, и команда в напряжении ждала приказа к отплытию. Мархар не стал медлить и велел брать Эстоллу на буксир, потому что в бухте было совершенно безветренно. На мое предложение наполнить паруса ветром, капитан лишь отмахнулся с возмущением, в котором отчетливо читалось пожелание, чтобы я убрался с палубы и перестал мешать его работе. Под палубу я прятаться не стал, но постарался не попадаться экипажу на глаза. Впервые мне довелось видеть, как буксируют крупные суда. На воду спустили две лодки за неимением одной большой, были проброшены канаты к бушприту, выбраны якоря и гребцы налегли на весла под громкие, задающие темп, выкрики. Сначала мне показалось, это попросту не сможет сдвинуть шхуну с места, но не тут-то было: Эстолла начала медленно поворачиваться за увлекающими ее в открытое море тросами.

Мастер, заметив меня, тут же полюбопытствовал, зачем же все же меня звал к себе старейшина. Мне оставалось лишь пожать плечами и отвернуться. Маг вовсе не расстроился от моей реакции, будто ничего другого и не ожидал, а снова устроился на свернутом запасном парусе, нежась в лучах полуденного солнца.

— Бездельник, — ласково сказал Марика и погладила его по голове. Она сидела под фальшбортом, подставляя лучам босые ноги.

— Гевор где? — спросил я, перебирая в ладони камушки с берега.

— Внизу, конечно, — сообщил Мастер. — Мне кажется, да я уверен, что наш колдунчик трусит смотреть в сторону суши. Боится, что его ноги предадут и понесут на берег.

Я поймал себя на остром желании причинить Мастеру боль. Теперь меня в нем задевало все: его взгляды несли вызов, слова ранили, а манера говорить вызывала отвращение. Мне казалось, он всем своим видом, каждым словом указывает мне на безоговорочную победу над Марикой. Она моя — явственно читалось на его лице.

«Это только твое восприятие», — терпеливо объяснял я себе, но вряд ли это могло что-то изменить, и я бежал в полумрак трюма, чтобы не видеть обоих.

Все моряки сейчас были на палубе и в лодках, Энтони за штурвалом и Ален рядом с ним, под палубой было тихо и пусто. Гевор удивил меня тем, что забился в закуток между корзинами, будто прячась, и взглянул на меня с разочарованием, когда я заглянул к нему, точно зная, где он расположился. Мне не было нужды искать его.

Глядя на подавленного островитянина, я подумал, что на этом корабле очень мало нормальных людей. У каждого из нас в душе свернулась собственная змея, и ее яд разъедает нас изнутри.

— Гевор, поди сюда и сядь за стол, — я подкрутил фитиль лампы, давая больше света, и, как и он прежде, похлопал ладонью по столешнице.

Островитянин глубоко вздохнул, борясь с собой и словно просыпаясь.

— Неужели так сложно просто забыть обо мне на некоторое время? — глухо уточнил он.

— Знал бы ты, как часто меня посещали подобные мысли там, в подвале, но каждое утро, раз за разом я слышал звук твоих шагов.

— Я прихожу к тебе во снах? — уточнил Гевор.

— Нет, — я улыбнулся, радуясь тому, что островитянин не может видеть из-за своих корзин того, насколько горькая выходит эта улыбка.

— Давай мы не будем развивать эту тему дальше, — я так и не понял, просил Гевор или просто поставил меня в известность о своем нежелании говорить о прошлом. Возможно, он слишком хорошо помнил мой удар и боялся повторения.

«Боялся, — я задумался, — нет, не меня».

— Зачем я понадобился тебе? — помедлив, уточнил островитянин и выбрался из своего закутка. — Опять беспокоит рука?

— Нет, — я с грохотом распластал ладонь по столешнице, придавив принесенные с берега камни, и с хрустом пододвинул их ближе к Гевору. — Давай, я хочу это видеть!

— Ты бы знал, как вся эта вода вокруг… — начал он, но я перебил его:

— Знаю. Я умею смотреть. Не могу обещать, что это когда-нибудь пройдет, но дело есть дело. Сосредотачиваясь на чувстве, ты раздуваешь его, будто дышишь на умирающие угли. Хоп, дунул посильнее, и вот уже язычок пламени. Нет никакого смысла пытаться вылавливать страх и стараться побороть его, так не выйдет. Чем глубже ты смотришь, тем отчетливее его ощущаешь.