Кому в раю жить хорошо...

— Избы придется оставить, слишком заметные, — деловито предложил Дьявол, не заметив Манькин елейный взгляд, или пропустив его мимо глаз. — Мы с ними как смотровой с колотушкой. И землю кому-то надо охранять. Заберем с собой избы, земля открытой останется. Неугасимое дерево по избам о пришельцах судит, а избы по дереву.

— Я думала об этом, — согласилась Манька.

— Да уж, опознать нас с избами труда не составит! А как ты решил, в гору или в обход? — Борзеевич пытливо посмотрел на горы впереди, покрытые снежными шапками.

— Что за вопрос, как Маня решит, так и пойдем! — Дьявол как будто даже удивился. — Это ее дорога!

— Конечно в гору! — ответила Манька, фыркнув. Ей стало так радостно, что невольно она улыбнулась во весь рот.

— Это почему? — хором воскликнули оба, поворачиваясь к ней с изумленными взглядами.

— Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет! — запротестовал Борзеевич.

— Умный не пойдет, да только умные и с вами не водятся, — парировала Манька. — Ну а как дворец вампиров стоит на горе? Увидим мы его из-под горы-то? Ну а если его там нет, с горы можно посмотреть, есть такой дворец, или нет его. Может, чего и углядим, а нет, так хоть посмотреть, куда нас занесло… На дороге повсюду оборотни — как люди ходят, нам не пройти. Я это, я сон видела…

— Маня, какой сон?! — изумился Дьявол, будто не смотрел сегодня, какие овечки у нее пасутся. — Что общего у мякины с чистым зерном?

— Шкурки, — ответила она, не задумываясь, и рассмеялась. — Эти, стебли…

Дьявол отступил от нее на шаг и смерил разочарованным взглядом.

— Не поленюсь объяснить, откуда берутся сны: твой ум спит, тело и сознание отдыхает, но земля не имеет сна. Ваше прошлое приходит и рождает образы. Человек всегда проявляет интерес к людям, которых знает его душа. Иногда сны сбываются, потому что человеку наобещали черте что, и он слышит и не слышит и делает. Человек спит на том, на чем днем стоит. На душе. Могу сказать точно без всяких рассмотрений, о лимонах для тебя твоя душа не молится, сны твои скудны, и прочат беды, — посочувствовал он.

— Дьявол, как раз наоборот! — Манька будто не заметила его иронии. — Я людей не мучаю, это не сон был… Но ведь разумно, что вампиры не полезут в горы, а все дороги вокруг обложены так, что мышь не проскочит. Ну не воевать же нам, в конце концов, со всеми людьми… Нам за горы надо, так? Прямо-то оно ближе!

Борзеевич тоскливо посмотрел на вершину горы, потом печально на избы, повертел пальцем у виска.

— Это если сверху смотреть — от точки А до точки Б… А если по-пластунски, лучше иногда в обход!

— Я как лучше хотела, как безопаснее, — объяснила Манька в сердцах. — Думаешь, если мы на вампиров найдем, они обрадуются? Торопишься умереть? Лично я еще не готова, тяну время. Борзеевич, мне не все нужны, только два вампира…

Она недовольно пожала плечами. Друзья не то, что не поддержали, не обрадовались. В основном, Борзеевич. Дьявол же отнесся, скорее, пытливо. Он примеривался к горам, рассматривая окрестности через кругляшки пальцев. На этот раз Манька не удержалась и подразнила его, приложив к глазам свои кругляшки. Но Дьявол как будто не заметил, или сделал вид.

— Ну, в горы так в горы, — согласился он. — А снам все же не верь. Сны — пустое. Отпускает от себя земля и боль, и врага, и друга, и радость, и летят они как ветер. Сама подумай, сны — образы той и другой земли, которые она поднимает, примеривая через свои ужасы. Вампиры живут богато, он — подножие ног твоих, а в снах помои да навоз, видишь разве государство? Значит, сон заранее человеку можно приготовить. А ты послания на себя приняла — и стали сны твои вещими. Но пройдешь мимо — тоже беда. Не объяснила, значит земля будет изгаживать тебя по сценарию. Руководствуясь сном, приближаешь себя ко многим бедам.

— Но планы-то врага там присутствуют?

— Бывает… — пожал плечами Дьявол.

Борзеевич тут же засобирался, разбудив стуком в дверь избу-баньку, сообщив ей последние новости. Напоследок не грех было косточки стариковские прогреть. А в горнице Котофей Баюнович выгорел, и печь чадить перестала. И Маньке пора было собираться.

Расставалась с избами Манька тяжело. Она привыкла к их постоянной заботе о себе. Так уютно и тепло ей нигде и никогда не было. Защемило любовью сердце. Мелькнула мысль, что и Помазанница выросла под их присмотром. Котофей Баюнович бил избу по самому больному месту. А где была Манька? Столько лет без любви и ласки сказались на ее характере: огрубела, веру потеряла, надежды не осталось — и вдруг как-то все это незаметно вернулось в ее жизнь.

Прав был Баюн, не подумала она о чувствах изб, собирая вещи в дорогу. Ведь до последнего родитель верит в свое дитяти, а избы никому столько времени не уделяли, как вампирскому отродью. Училась она от изб и колдовству, и ведомству — ничего не утаили избы. Бегала, наверное, вокруг да около, по крышам лазила, каждый закуток знает уж получше Маньки. И хоть поверила изба Маньке, и кота кочергой огрела, но болит, наверное, где-то там у нее. Пройдет ли эта боль? Манька судила по себе и мало что смыслила в переживаниях изб. Пройдет, поймет, но первый, кто принесет недобрую весть, виноватым же и останется, как осадок, как точка отсчета, как начало беды. Вампиры в свое время дурному вестнику голову рубили. Наверное, уж Помазанница-то умела найти к ним подход и понимала избы, как Дьявол, как водяной, как Борзеевич. И Котофей Баюнович. И Баба Яга… Тогда как она лишь догадывалась. Многое чудилось Маньке в скрипе половиц, но не могла найти в этом скрипе разумной речи.

Увидит ли она когда-нибудь их снова? Как они без нее? Да никак! Нужна она им!

Вон они и пироги себе пекут, и печку топят, и если мусорить в избе не кому, так и убирать ни за кем не надо…

Манька поднялась на чердак… — и обомлела! Откуда добро взялось?

Расслабилась она, когда кругом столько врагов. Стали караваи вдвое против прежнего, а к башмакам, что уже сносила, и к запаске будто кто новые кованые подошвы пришил. Ах, как тяжелы оказались железные башмаки, и посохи железные, и, глядя на железный каравай, снова заломило зубы. Манька стояла над скарбом без кровиночки в лице. Зря она привыкала к сытости изб… Вроде немного времени прошло, а жизнь в лесу, в снегу, в язвах и обморожениях показалась ей страшным далеким сном. Забытый ужас открыл свою пасть. Пока жила в избе, после оборотней, ни одной крошки от каравая железного не надломила, железо напрочь вылетело из головы…

Может, изба чего-то перепутала, постаравшись угодить Маньке?

Или кота послушала?

Специально подстроили, чтобы не дать ей приблизиться к вампирам, удержать хотят, кровиночку защищая?

Все они, и Дьявол, и Кикимора, и Баба Яга… и избы вот… ласково топят, через хлеб-соль…

Как объяснить новые обутки? А посох, который был ниже пояса, а стал вдвое толще и выше головы — врагу такой ноши не пожелаешь!

В голове помутилось, обида застила глаза, Манька едва сдержалась, чтобы не упасть и не подать виду. А ну как не права?! С силой улыбнулась через свою каменность. За пироги избы поблагодарила почти без слов, низко кланяясь, чтобы не заметил кто, что едва сдерживает слезы. Но когда поднос с завернутыми в рушник пирогами в дорогу опустился перед нею, не выдержала, слезы брызнули из глаз и покатились по щекам крупными горошинами. Манька раскрыла котомку, указывая на два железных каравая и запаски обуви, вынула из угла связанные между собой посохи.

Рот от удивления раскрыл даже Дьявол. Он склонился над котомкой, не поверив своим глазам.

— Это, Маня, кто же тебя так? — ничуть не расстроился он.

— Вот и мне хотелось бы понять, — Манька сжала кулаки, всхлипнув. — У меня теперь железа больше, чем вначале было. На четверть больше! Я… Я… Я все сносила, а теперь они вон какие…

— Но ведь ты же не думаешь, что избам, — Дьявол выделил последнее слово интонацией, — или мне с Борзеевичем пришло такое в голову? Как бы мы это сделали?

В горнице воцарилось скорбное молчание.