Кому в раю жить хорошо...

Коты обычно мышей ловят, а этот…

Голос его летел откуда-то издалека, и слышала она его как будто сквозь вату в ушах, силилась открыть глаза, но видела только тьму в своей голове.

— А-а-а-а! — закричала Манька, сползая с кровати. Состояние тьмы она тоже умела понять. Реальность возвращалась, по мере того, как измученное ее сознание разрывало пелену тумана.

Кот, страшно злой и по-хамски улыбчивый, склонился над нею, недоумевая, отчего она еще противилась ему. Как огромная тень…

— Спать, я же приказал спать! Вот упрямая! — рассердился он не на шутку, наложив лапу на лицо. — Чего не спиться тебе? Подслушиваешь, вынюхиваешь, погребальный костер на избу задумала! Сниму, Матушка, обузу с твоего хребта! Ой, сниму! Задумалась бы ты разве, как Манькин ухарь подляны готовит, если бы не подслушал я? Погодь, ах кочергой огреем…

Кот куда-то потянулся от лица…

И тут Манька, наконец, схватила его за лапу мертвой хваткой, подминая под себя, сворачиваясь на нем калачиком.

Кот впился в ее руку зубами, царапая лицо когтями, извиваясь под нею ужом, стараясь освободиться. Но Манька боли не чувствовала, кот обезболил ее раньше, когда проткнул сознание каким-то своим способом. Он был мягонький, и как только она положила на него голову, ей совсем стало хорошо. Сдавить его получилось не совсем, она была в одном измерении, а тело ее в другом. Но все же, местами она зацепилась за себя саму.

Кот заверещал благим матом, выкарабкиваясь из-под ее полубесчувственного тела.

Его вопли помогли ей протрезветь и вернутся, но сразу же заболела щека, залитая кровью, и рука, которую зверь почти перекусил. Но она держала его крепко, вцепившись уже второй рукой, накручивая хвост (или то, что торчало у него из задницы) на кулак, схватив его зубами за загривок.

— А? Что? Где? О-о-о! — проснулся Борзеевич, протирая сонные глаза рукавом, растерянно таращась округленными глазами на битву посреди горницы. Видно, действие кота на него оказалось сильнее, чем на Маньку — он сидел, как малое дитя.

Коту, наконец, удалось вывернуться. Дико мяукнув, кинулся к двери, поджимая поломанный местами хвост. Обессиленная и обесточенная Манька поползла за ним следом, не выпуская и крепко сжатой пятерни клок шерсти. Кот почти тащил ее за собой, вырезая по дороге когтями куски плоти.

И вдруг, через всю горницу от печи, мимо Маньки пролетела со свистом кочерга, ударившись в голову Страшного Зверя, который, уже у самого порога, свалился замертво…

Состояние нестояния прошло мгновенно. И сразу увидела, что держит не кота, а боевую машину, которая по всему телу обросла странными иглами, которые торчали и из нее, да так густо, что можно было принять за шерсть. Сами иглы были полыми внутри, как капсулы. Уколы оказались неглубокими, но очень болезненными. И был он, пожалуй, с добрую собаку.

Манька также противно выругалась, как Дьявол, когда его отвлекали от важных без сомнения дел, вытаскивая из себя иглы, вынула свечу из подсвечника, зажгла ее и склонилась, рассматривая Котофея Баюновича, без которого Благодетельница была как без рук. Смотреть на зверюгу получалось только как на руку Помазанницы, которой она дотянулась до нее и в этом лесу…

Борзеевич сполз с лавки, кое-как доковылял до Маньки. Ощупав места уколов на ее спине, он тоже склонился, не веря своим глазам.

Передних лап у кота было две, задних… тоже две и еще одна. Она и оказалась хвостом. А сам хвост — маленький отросток, похожий на ужа, болтался между ушами. А может, это был не хвост, а чуб-коса, но имел он внутри косточку. То есть кот был наполовину передом, наполовину задом… Кровь лилась из его головы, но не так сильно, и не красная, а бледно-голубая, как вода на киселе.

— Ишь ты! Благородных кровей! — заметил Борзеевич, ткнув в зверя пальцем.

— Изба, ты мне жизнь спасла! — благодарно скрестила Манька руки на груди, низко кланяясь в передний угол, осознав, наконец, под какую опасность изба же их и подставила. Эманации избы были не то что расстроенными — виноватыми. — Борзеевич, надо проверить, чем он ее сглазил… Это ж какой подлец!

Но стоило ли поминать о дурном, когда все остались живы-здоровы! Манька избы не обвиняла, сама была такой же дурой. И пожалуй, была бы дальше, если бы воочию не полюбовалась, как это выглядит со стороны. Поумнела она наверное только что, вспомнив, как поддел ее Дьявол во время битвы с оборотнями, когда она думала показать своим мучителям и избы, и Дьявола, и Борзеевича… При этом изба дурой и в самом деле могла быть под гипнотическим влиянием, все-таки Зверь ее обрабатывал непростой, а она без влияния, просто так, на радостях — распертой грудью…

А коту было вовсе не до шуток. Он лежал, истекая кровью и коченея прямо на глазах, пока Манька металась в поисках тряпицы, чтобы перевязать его рану. Шкура с него вдруг ни с того не с сего сошла на нет, оголяя под собой скелетик, по усам торопливо спрыгивали блошки, падали замертво кверху лапками, оставляя кучки праха.

— Ну, это так теперь? — округлились глаза у Борзеевича, удивленного вампирскими новостями прогрессирующих видов.

— Это кто? — ткнула Манька в кота, погрозив ему кулаком. — У-у-у, зверюга! — облизывая и высасывая яд и грязь из ран, оставленных Баюном, протирая тампоном, смоченным в живой воде. Мало ли какую мог занести инфекцию.

— Кот… Баюн! Древнее Котофеевича не сыщешь! — оторопело ответил Борзеевич, слегка заикаясь на словах. Он недоверчиво подергал его за хвост, повертел кочергу в руках, приближая ее к самому носу. Даже зачем-то обнюхал. — Старый, старый знакомый… мы с ним… вроде как одного поля ягоды… Погоди-ка, — вскинулся Борзеевич, — кочергой его не убьешь! Он еще попьет кровушки, ты уж поверь! Его вампирским баю-бай все времена стонали! С другой стороны, Маня, он братец мой… Вот, наконец, встретились…

— Это какой такой Баюн, из сказки что ли? — поморщилась Манька, фыркнув.

— Ой, Маня, ты в сказку ходила уже! — осудил ее Борзеевич. — Каждая сказка…Нет и не будет правдивее истории! Он на право пойдет, песнями с ума сведет, на лево пойдет, сказку заведет… Не хуже моих горошин… Только моя горошина смерть глупой голове, а его юдоль — свести с ума умную голову! Сказки и песни его те же горошины — и внутри, а не снаружи, как мои горошины.

— Слыхала я, как заливал избе, — Манька согласно кивнула головой. — По-другому это не обзовешь! Яблоко от яблоньки, хлеб да соль… — передразнила она Баюна.

— Ой, а как там изба-то? — спохватился Борзеевич. — Дружила она с Баюном… С того самого времени, как в кандалы ей обуться. Он ей побасенками долюшку раскрашивал, да потчевал головушку райскими обещаниями, а Баба Яга могучие силы вдувала… Это, Маня, когда я ей горошины на Баюновы сказки передал, изба сама себя достала. Решила на свободу, а тут — сила вражья подоспела… Потом долго молились мы Отче… Услыхал видать, раз привел тебя погостить… И шибко избе хотелось показать тебе чудо чудное, диво дивное о пяти лапах. Ты уж не суди ее строго… Смотри-ка, разом про душок-то его поняла!

— Не сразу! Она ему всю нашу дислокацию выдала. Видно у нее горох закончился… — зло отозвалась Манька, сердито посмотрев в сторону печи. — Я смотрю, и без меня жизнь у вас не была скучной… Чего делать-то с ним? Отпускать нельзя, узнают про все наши секреты, кто, что, откуда, а врагу об этом пока знать не положено. Меньше знают — крепче спим. Оставлять тоже. Закормит сказками, не выдержать нам подсказочных наставлений, натворим глупостей… Это ж надо так человека обесточить! — ужаснулась она, ткнув в скелетик кочергой. — Может, запереть его в черный ящик?

— Вырвется! Это, Маня, сказочный зверь, его так просто не удержишь! — покачал головой Борзеевич, сунув руки в карман и хмуро вглядываясь в кота, дожидаясь, когда тот начнет оживать — Он всеми пятью лапами на земле стоит. На всемирную паутину похож…

Пока думали и решали, что делать с котом, появился Дьявол, который в миг оценил обстановку.

— Может, это… стрелой добьем? — удрученно предложила Манька, сожалея, что стрел остается все меньше и меньше. Живой водой она уже кота полила, колом осиновым потыкала, но сердце у кота отсутствовало, от живой воды он не ожил и не умер, от осины то же самое. Зря она тратила стрелы как попало, когда оборотней добивала. Многие не достигли цели, ибо враги, озаботившись бегством, уже и не думали ее искать. Стрела, вылетевшая из лука и скрывшаяся из глаз, как сквозь землю проваливалась. После воды и осины она сомневалась, что стрела хоть как-то на него подействует.