Вампиры девичьих грез (СИ)

Какая-то бумажка. Меньше тетрадного листка. Разворачиваю, читаю. О, это Лизка смеется. Помню. Дело было у нее дома, и я попросила уточнить, кем же она меня считает. И она написала. Простым карандашом на обрывке листочка: «Во-первых: Ты презренная и бессовестная, т. к. а) не написала сочинение; б) не сделала географию. Во-вторых: Ты солнечная дева из класса светозарных, т. к. а) в Тебе еще осталось небесное стремление делать людям гадости не думая; б) Ты милостиво не сказала Петерсу ничего плохого за эти выходные»… И никуда не деться. Спасибо, Лизка. Моя долбаная прямолинейность. Желание высказать все-все как оно есть, невзирая на обстоятельства. То, что терпели от глупой девчонки в школе. То, что во многом восхищало Лизку. То, что теперь оборачивается для меня бедой, а я не могу измениться! Лизка сто раз права: я не из желания оскорбить, не из наглости, не из самоуверенности. От отсутствия паузы на «подумать»! Дура, дура, дура…

Наконец отыскала самое дорогое. Пухлая тетрадка в 48 листов с замусоленными уголками. На обложке красивым Лизкиным почерком выведено одно слово: «Лариса». Это книга. Первая и уже навсегда единственная книга, написанная пятнадцатилетней девочкой ко дню рождения подруги. Обо мне. Для меня. Девочки — так признаются друг другу в любви. Даже для себя не называя это любовью. «Есть вещи, которых не пишут», — написала она на развороте как эпиграф.

Она была очень талантлива, моя Лизка. Могла бы стать известным поэтом, писателем. Мечтала стать историком и изучать древнюю историю вампиров. И стала бы, и ее научными монографиями зачитывались бы, как художественной литературой. Были и легенды Великих всегда манили ее… Заманили. А он все так же любуется на себя в очередное зеркало, да выбирает наряд, в котором прибудет к нам «развлечься» в очередной раз!

— Что это за тетрадки? — спросила, не выдержав, Варька, глядя, как я бездумно листаю исписанные каллиграфическим почерком страницы.

— Память. Все, что осталось мне от моей самой лучшей подружки.

— А что с ней стало? Она тоже умерла?

Я вспомнила, что у этой девочки умерли все. Даже лошадки. И не смогла сказать «да».

— Нет, она встретила свою мечту. Свою самую большую любовь. И улетела мечте во вслед. И где-то там, в прекрасном саду, где цветут только розы, она сама превратилась в цветок, что распускается раз в году на самом прекрасном розовом кусте. И ее возлюбленный, проливая горькие слезы, целует ее лепестки. Потому что если в течение ста лет он каждый день будет проливать на цветок хотя бы одну слезинку, то она вновь возродится девой, и останется с ним уже навсегда.

— Как же он будет проливать слезы каждый день, если цветок цветет раз в год? — прицепилась Варька. Вот ведь вредный ребенок! Я ей такую легенду придумала, а она…

— А что случилось на самом деле?

— Так и случилось, Варь. Она полюбила вампира. И улетела с ним через Бездну.

— Счастливая. А ты когда-нибудь видела вампира?

— В университете. Но только издалека. Знаешь, на них лучше смотреть издалека, тогда они кажутся гораздо красивее, чем они есть на самом деле.

— А на самом деле, что же, некрасивые?

— На самом деле у них зубы торчат.

— Как это? — поразилась Варька.

— Давай нарисую.

Немного разгребла на столе (увы, Варвара тоже не была аккуратисткой), нашла клочок не изрисованной еще Варькой бумаги и изобразила. Наверное, все же Лоу, хотя кто знает, сам бы он себя вряд ли узнал. Но я постаралась, чтоб вышло красиво. И рубашечка с рукавами-парусами, и длинные полы камзола, и сапожки выше колен. И да, кудри. Кудри его развевались по ветру, превращаясь почти в облака. Мечта. А потом с удовольствием пририсовала ему гадючьи зубы. Дли-и-нные — длинные, до середины груди. И кровь, что с них все капает и капает, аж целая лужа внизу натекла.

— Держи. И никогда не забывай, что на самом деле они вот такие. И не вздумай в кого из них влюбиться.

— Ну вот, испортила такую картинку, — вздохнула глупая девчонка. — А ты можешь мне такого же, но без зубов нарисовать?

— Вампиров без зубов не бывает, дурочка. Думаешь, поцелуй вампира — это вечное блаженство? Только в сказках. А в жизни это оказывается очень больно, очень стыдно и совсем не красиво. А потом вообще умираешь, а ему даже не жаль. Он стишки сочиняет. Веселые.

— Ну и с чего ты все это взяла, если никогда их не встречала? — я могла быть ее сестрой, могла не быть ей, но верить мне в данном вопросе она не собиралась.

— Зато она, — я кивнула на Лизкины тетрадки, — встречала. Очень близко. И она все это поняла. И рассказала мне. Только было уже слишком поздно. Он все равно ее убил.

— Может, и не убил. Ты же сказала — увез через Бездну. А что там, на той стороне Бездны? Ты не знаешь. И никто не знает. Может, она все еще жива. И гораздо счастливее нас.

Мне бы ее детскую веру.

Вот только идея с зубастым вампиром оказалась навязчивой. Да еще рисовала я всегда неплохо. Даже в художественную школу пару лет ходила. Потом бросила, правда, увлечение оказалось недолгим. Но вот сейчас меня как проняло. Сидела на лекциях и калякала. День за днем, уже какую неделю. И красавца-мерзавца Лоурэфэлушку, и напыщенного, как индюк, Гоэрэ, и милейшую кузину-черноглазку. Ну и, конечно же, Его, светлейшего и непогрешимого, во всех возможных видах и образах. Улыбочку помилее, клыки поомерзительней…

Первой заметила мои художества Марийка. Смотрела-смотрела, потом не выдержала и расхохоталась.

— Слушай, если он это увидит, — она безошибочно ткнула пальцем в нарисованного Анхена, — ты будешь мыть не только больницу, но и весь Светлогорск. Причем возможно — зубной щеткой.

— А ты ему не показывай. А то боюсь, если он это увидит, мытьем не обойдется. А устроит он мне примерно следующее, — я парой штрихов изобразила столб, полуобнаженную деву, прикованную к нему наручниками и, конечно, его — с длиннющим хлыстом в когтистых лапах, глаза вытаращенные, изо рта не только клыки до колен торчат, но и пена капает, на ногах когти аж сапоги прорвали. Ну да, те самые, черные. А ведь как у Лоу на Горе, пришла вдруг мысль. Но додумать я не успела.

— Не, ну это ты переборщила! — хохотала Марийка. — Чтобы наш вежливый, благовоспитанный куратор, да в зверство впал? Из-за каких-то рисунков? Да ни в жизнь не поверю.

— Из-за рисунков не знаю, не пробовала еще, — веселье выходило несколько истеричным и на глубоко не одобренную Великим и Ужасным тему, но остановиться я уже не могла. — А вот если слегка наехать на этого, — я ткнула пальцем в весьма недурно получившегося Гоэрэ с павлиньим хвостом, — мигом озвереет. Субординация.

— Светлейшие девы может и со мной поделятся причиной веселья? — нависший над нами профессор Лимеров явно нуждался хоть в чем-то, что могло бы его развеселить. Потому как был он мрачнее тучи. Причем не только сейчас, а вообще всегда. Сухонький, невысокий, не слишком-то солидного возраста, он, вероятно, чувствовал себя не особо уверенно, и потому крайне болезненно относился к проявлению невнимания к своей персоне.

— Простите, профессор, — мы быстренько опустили глазки долу, я еще и тетрадку с перепугу захлопнула, вместо того, чтоб просто страницу перевернуть.

— А что это вы тетрадку закрыли, лекция не закончена пока, — тут же прицепился Лимеров. — Вы ее вообще пишете?

— Да, профессор, конечно.

— И я могу взглянуть?

— Простите, но это моя тетрадь, профессор. И то, что вы читаете у нас лекции, не дает вам права обыскивать мои личные вещи, — запомнит, понятно, и на экзамене будет валить, но, как говорил один вампир, были бы знания. А вот если заглянет в тетрадку…

— Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! — он аж побелел от негодования. Уважающий себя человек (или вампир, не смогла не расширить свою мысль я) просто выгнал бы после такого взашей. А этот, видно, не достаточно себя уважал. И готов был добиваться этого уважения от других — любой ценой. — Немедленно отдайте мне тетрадь!

Дальше последовала абсолютно безобразная сцена. Я вцепилась в тетрадь, он вырывал, с остервенением выкручивал ее у меня из рук, разгибал пальцы… Вырвал, понятно. Всю измятую, почти изорванную.