Прозрачный старик и слепая девушка

Затем Аббана ощутила сильный толчок в спину. Не прекращая пляски, Рессан ударил ее коленом. Аббана качнулась, схватилась за Гальена, но и он плохо держался на ногах: Софир, подпрыгнув, лягнул его в бок.

— Ай! — вскрикнула Аббана.

Безмолвный танец продолжался. К дробному топоту пяток добавилось ехидное пение арфы: она нарочито фальшивила и тянула ноту за нотой. Потом истерично завизжала флейта.

Прыжки танцующих делались все более безобразными: так лягушки взлетают над раскаленными камнями, на которых их пытается зажарить глупая хозяйка. Старая шутовская пантомима. Рессан, будучи ребенком, зарабатывал ею себе на жизнь.

И каждый толчок приближал Аббану и Гальена ближе к двери. Прочие завсегдатаи «Крысы» стояли вдоль стен, точно почетный караул, и хлопали в ладоши. Ритм становился все более быстрым, все громче отражался звук от старых каменных стен. Казалось, даже мятая жестяная посуда — наследие лихого торговца скобяными изделиями — резонирует и звенит в такт. Лебоверы нигде не было видно.

Перед глазами Аббаны все плыло. Ей невыносимо хотелось вырваться и убежать, но ее не выпускали из круга. Рессан крикнул:

— Хей!

И, подскочив особенно высоко, с громким хлопком опустился на пол. Остальные мелко и быстро затопали. Круг распался. Пошатываясь и хватаясь друг за друга, Гальен и Аббана устремились к выходу.

И тотчас все для них исчезло — осыпавшаяся штукатурка стен и тусклый блеск жести, мелькающие растопыренные руки танцоров, багровая неподвижность факельного огня, — осталась только жгучая чернота ночи, и они погрузились в нее.

Незатейливые кабачки в портовой части города распахнули им объятия, и они, точно продажная женщина, послушно переходили из рук в руки, жадных, отбирающих, шарящих по телу и душе в поисках дешевой поживы. От выпитого им становилось только темнее и тяжелее.

Они проснулись возле маленького каменного дома, где-то на окраине Изиохона.

Аббана подняла голову, сквозь муть разглядела равнодушное солнце и вдохнула влажный, тяжелый воздух.

— Мы все еще здесь, — раздался голос Гальена. — В Изиохоне.

Она села и заплакала, зло, остренькими, колючими слезами.

— Мы — не дрянь! Мы — не пустое место! — выталкивала она из груди неловкие слова, но каждое из них норовило застрять.

— Какая разница, — сказал Гальен. — Просто пора все изменить. Навсегда.

Он протянул ей руку и помог подняться. Погладил по лицу. Красивое молодое лицо, передернутое сейчас злостью, но все равно красивое. Аббана никогда не станет тихой, кроткой — в ней всегда будет гореть эта неудержимая тяга к полной, безраздельной свободе. Невероятное ощущение родства захлестнуло Гальена.

— Родная, — сказал он ей.

Она непонимающе глянула на него.

— Ты чего? — спросила Аббана с подозрением.

Он вздохнул.

— Ничего. Мы с тобой — одно и то же. Ты и я. Как брат и сестра. Понимаешь?

Она прищурила глаз, с вызовом бросила:

— Это любовь?

Гальен покачал опущенной головой:

— И да, и нет. В определенном смысле — да, несомненно. Но в другом смысле — нет. Просто родство. Ближе кровного.

Тогда Аббана прижалась растрепанными волосами к его плечу, длинно вздохнула и сказала просто:

— Пойдем, Гальен. Скорее уйдем отсюда.

Эта таверна сильно отличалась от «Тигровой крысы»: она была намного меньше, и народу в нее набивалось существенно больше.

Здесь запросто дозволялось быть никем. Просто сидеть с поникшими плечами и тянуть охлажденное вино или посматривать на женщин, ходящих между двумя длинными столами.

Гальен и Аббана пристрастились проводить остаток вечера именно здесь. Точнее, они приходили сюда уже в четвертый раз и постепенно начали считать свое появление в «Сапогах» традиционным.

Они знали, что не встретят знакомых. В подобном месте — нет, никогда. С каждым разом они выпивали все больше.

В тот вечер «Сапоги» были особенно шумными, но что происходило в полутемном душном помещении — разобраться сразу не удавалось. Друзья, уже сильно навеселе, поначалу и не пытались. Аббана сражалась с третьим кувшином, Гальен наблюдал за ней с пьяным интересом.

Время от времени его посещала мысль об Академии. Через неделю предстоит ехать обратно в Коммарши — их время в Изиохоне подходит к концу. Опять сады, лекции, разговоры об искусстве, о гидропонике, о полетах. Затем начнутся шушуканья: то одному, то другому студенту будут предлагать хорошее место. Прежняя жизнь представлялась теперь Гальену бесконечно далекой. Для того, чтобы вернуться ко всему этому, потребуется сделать над собой невероятное усилие.

И Гальен понимал, что сил совершить этот шаг у него недостанет.

Он даже в точности знал, почему. Обида на необъяснимое поведение братьев изглодала его. Они с Аббаной спасли их от толпы «черных». Аббана была — пусть недолгое время — подругой этого мальчишки Ренье. Ренье, между прочим, младше Аббаны на целых два года, но это не помешало девушке снизойти до него.

Гальена не оставляло ощущение, что Эмери властно вмешался в их жизнь. Заставил поступить по-своему, утащил в Изиохон, поселил в уютном домике, показал им море, беспечные танцы на берегу, прохладное вино теплыми, обволакивающими вечерами — а потом попросту бросил. Живите как хотите.

«Аристократы», — подумал Гальен.

И в тот же миг, словно в ответ на его мысли, по питейной прокатился чей-то презрительный хохот:

— Аристократы!

Гальен поднял голову, прислушался. И вдруг он заметил, что Аббаны рядом уже нет. Крепко пьяная, девушка сидела на коленях у какого-то могучего мужчины, одетого, несмотря на жару, в кожаный колет, очень замызганный. Мужчина что-то говорил об аристократах — жалких слабаках, и о настоящих воинах, о свободе, о женщинах из кочевых племен, о лошадях... Время от времени он проводил потной ладонью по растрепанным волосам Аббаны, и тогда она принималась громко хохотать.

Гальен поднялся со своего места и потащился к ней. Смутно он понимал, что тот здоровенный детина не сделает Аббане ничего дурного; однако ему не нравилось, как тот вытирает свои чумазые лапы о ее волосы.

— Гальен! — вскрикнул кто-то прямо над ухом у бывшего студента.

Покачнувшись, Гальен остановился. Прямо перед ним сидел Эгрей. И улыбался от уха до уха — открытой, обаятельной улыбкой.

— Что ты здесь делаешь? — Гальен нашел в себе силы удивиться.

— Я-то? А вон сидит мой сержант. — Эгрей показал на мужчину в кожаном колете. — Видишь? — Он чуть повертелся на скамье, не поднимаясь. И, замечая недоумение на лице бывшего однокашника, засмеялся: — Я солдат! Скоро предстоит дело: кочевники, по слухам, двинулись на Саканьяс. Якобы тамошние горожане отхватили под свои пашни кусок их пастбищ.

— А может, так и есть? — спросил Гальен.

— Дружище, да ведь это неважно! — Эгрей схватил его за руку, и Гальен поразился тому, каким сильным стал он теперь. — Садись! Я наливаю.

— Аббана... — попытался протестовать Гальен. — Слушай, я не хочу, чтобы Аббана...

— Да брось ты, — расслабленно махнул Эгрей. Он мельком глянул в сторону своего сержанта и тотчас отвернулся. — Он хороший парень. С Аббаной ничего не случится. Она ведь женщина.

Гальен сам не понял, как уселся рядом с Эгреем.

— Как же ты сделался солдатом?

— Нет ничего проще. Подошел к сержанту и записался. Люди всегда нужны, а фехтованию нас обучали.

Гальен зажмурился и помотал головой. Эгрей придвинул к нему свою кружку, наполовину полную.

— Выпей.

Гальен послушно приложился. В голове у него шумело.

— Я все-таки не понимаю, — снова заговорил он. — После того... случая... когда погибла Софена... Ты ведь куда-то уехал?

Эгрей чуть погрустнел, и сквозь дурман Гальен увидел мудрую горечь в его глазах.

— Ну да, а ты как думал? Мне было куда ехать, иначе я никогда не бросил бы Академию. Точнее, я был уверен в том, что мне есть, куда податься.

— И куда?

— К графу Кросту. Видишь ли, Гальен, приблизительно за неделю до поединка магистр Даланн остановила меня и сообщила, совершенно конфиденциально, что граф Крост прислал в Академию запрос. Дескать, ему требуется новый управляющий. Место хорошее, платят много, работа интересная — и все такое. Но вот незадача: граф хотел бы выбрать из нескольких кандидатур. Магистр шепнула мне по большой дружбе, что она представит только две кандидатуры: мою и Софены. Но мне, мол, беспокоиться нечего: граф Крост, несомненно, предпочтет мужчину.