Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем (СИ)

Только мясо с рыбой и умела Брана поджарить, а когда становилось ей лень возиться, то и сырыми их могла съесть без особых прихотей. Но вечно сырым питаться ведь не станешь! Матушка Добровида, заходя в гости, показывала ей, как тесто ставить, как пироги в печь сажать, как кашу да кисель сварить.

– Ты, дитятко, от печки прочь не беги, а на ус мотай, покуда я живая, – говорила она. – Будешь мастерица на все руки: и кита добыть, и калач испечь. А рубашки новые я вам сама буду шить, так уж и быть. А как меня не станет, так сестрицы-девы в помощи не откажут. Не стесняйтесь только просить, а то знаю я вас, гордячек...

Сердце Браны вздрагивало: ещё свежа была в нём память о тихорощенском покое, навсегда забравшем матушку Земелю.

– Ох, матушка Добровида, не говори ты так: «Как меня не станет», – просила она сквозь комок в горле. – Теперь уж обе мои родительницы к Лаладе ушли, хоть ты меня не покидай! Как родная ты мне...

Присев у её ног, склоняла Брана голову к ней на колени, а та ласково перебирала, гладила и ворошила её светлые волосы, приговаривая, точно ребёнку:

– Вейся-расти, волосок золотой-серебряный, гуще льна, гуще травушки! Лети прочь, тоска-кручинушка, не печаль, не томи нашу Бранушку! Не тужи, дитятко, поживу я ещё. У меня ещё младшая дочурка не выросла, в лета не вошла, на ноги не встала.

Улыбка звенела в её голосе, добрая и светлая, как луч солнца над Тихой Рощей. Детством веяло от её слов и от ласки её трудолюбивых лёгких рук, и Брана погружалась в затянутую солёной влажной дымкой истому, как в тёплое молоко.

– У тебя не матушка, а сокровище, – говорила она супруге.

– Я знаю, – улыбалась та.

А потом и Тихомира из дому отлучилась: её позвала к себе мастерица Твердяна Черносмола для очень важного дела – восстановления вещего меча княгини Лесияры. Кузню она оставила на учениц и подмастерьев, а Бране с Ильгой наказала хозяйство вести.

– Ну, родные мои, будьте тут умницами. Когда вернусь – не знаю, задача нам с Твердяной предстоит не из простых.

Брана с Ильгой остались вдвоём. Слухи о грядущей войне ходили уже давно; сломанный меч Лесияры, отлучка Тихомиры – всё это, складываясь вместе, витало в воздухе призраком с вороньими крыльями и хищной пастью. Долго ли ещё светить мирному солнцу? Никто не знал.

Брана с другими кошками-китобоями вернулась с добычей в становье: как говорится, ничто не предвещало беды... Однако на причале, грозно скрестив руки на груди, её ждала Ильга. Корзинка со съестным стояла рядом, но взгляд супруги поверг охотницу в пучину беспокойных мурашек.

– Гляди-ка, половина твоя, – подмигивали Бране сёстры по ремеслу. – Хмурая, как туча! Что, набедокурила, Бранушка, э?

Они предвкушали зрелище семейных разборок, а Брана не разделяла их веселья. От гневного облика Ильги у неё похолодела спина и затряслись поджилки, но она, стараясь не подавать виду, с беззаботной улыбкой выскочила из струга на причал.

– Здравствуй, Иленька! Ну что, как у нас дома дела?

Ильга смотрела на неё сквозь зловещий прищур; губы её были сжаты, ноздри трепетали – недобрый знак!..

– Дела? Дела, ты спрашиваешь?! – процедила она. – Ну, сейчас ты у меня узнаешь, какие у нас дела!

Бране пришлось обратиться в бегство. С перепугу забыв, что умеет перемещаться через проходы, она дала стрекача вдоль берега, а Ильга – за ней. Разгневанная рыжая кошка, сорвав с себя кушак и размахивая им в воздухе, время от времени старалась достать им Брану. Всё становье хохотало и улюлюкало, наблюдая эти «догонялки».

– Иля, Иля, ты чего?! – вопила охотница, улепётывая.

Ответ заставил её ноги подкоситься...

– Беременная я, вот чего! – прорычала Ильга ей вслед.

Колени Браны вмиг ослабели, и она упала, ссадив себе о прибрежную гальку ладони. Тут-то супруга её и настигла.

– Вот тебе «дела»! Получай! – И она хлестала Брану кушаком.

Ткань била мягко, совсем не больно: Ильга скорее лишь пар выпускала, чем дралась всерьёз. Охотница даже не защищалась – она была готова принять сколько угодно ударов, лишь бы услышать это снова...

– Иля! Иленька, повтори – что ты сказала?!

– Ты ещё и глухая тетеря? – проревела Ильга, тяжело переводя дыхание.

От «догонялок» она разрумянилась, янтарные очи сверкали молниями, точёные ноздри по-звериному раздувались – одним словом, красавица, и Брана от восхищения обняла бы её колени, если б не опасалась получить пинка.

– Иленька... Ты – правда?.. – Брана осторожно подползла и осмелилась протянуть руку к животу супруги.

И получила шлепок кушаком, а потом ещё десяток.

– Я тебя просила делать мне дитё?! Просила?! – восклицала Ильга. – Я ещё не готова! Не собралась с духом, чтоб... чтоб зачать! А ты, вот так, даже моего мнения не спросив, взяла и... обрюхатила меня! Засранка!

– Иленька, котенька, золотце моё рыженькое! – только и смогла выговорить Брана.

Продравшись сквозь град ударов, она всё-таки обняла Ильгу. Та царапалась, кусалась, шипела, а потом... заплакала. Бране пришлось окутать её потоком ласковых слов и любовных прозвищ (и «рыжик-пыжик» там был, и «кися», и «мордочка», и «хвостик-пушистик», и всё прочее, самое ласково-дурацкое и смешное), покрыть её рдеющие неровными пятнами румянца щёки быстрыми чмоками, попутно гладя и перебирая медные прядки волос.

– Иля, родная моя, ну что ты! Как будто я нарочно... Так уж получилось! – шептала охотница, унимая возбуждённую дрожь супруги объятиями. – Значит, судьбе так угодно. Ничто не бывает просто так, моё солнышко. Раз завелось дитятко – значит, готова ты. Мы готовы.

Ильга шмыгнула, всхлипнула, вытерла мокрые глаза и нос.

– Ладно, пошли... Ужин тебе принесла. Там, в корзине... На причале остался. Если твои сестрицы его ещё не слопали.

– Ты ж моё сердечко родное! – мурлыкнула Брана от такой заботы, но Ильга отмахнулась от поцелуя.

Брана улыбалась. В этом была вся её Иля: гнев гневом, но охотница-добытчица должна быть накормленной. Да, пусть потрёпанной, оттасканной за уши и исхлёстанной кушаком, но сытой. Чтоб были силы для охоты, конечно. Но как же это вышло, как дитя случилось? Видно, однажды в пылу страсти недоглядели, зашли далеко... Да уж, дальше некуда!

И вот будущие родительницы шли по становью: Брана гордо вышагивала впереди, Ильга мягко и кошачьи-бесшумно ступала следом за ней. Охотницы, не слышавшие их разговора, провожали Брану вопросительными, сочувственно-шутливыми взглядами – мол, ну что, как твои дела, бедолага? Белокурая кошка, показав в сторону супруги большим пальцем и растянув улыбку до ушей, обрадовала их новостью:

– Она беременная!

И получила сзади возмущённый тычок под лопатку.

– Не обязательно всем подряд рассказывать! – глуховато и всё ещё сердито проговорила Ильга.

Корзинка с ужином стояла нетронутой там, где и была оставлена. Работа по разделке туши уже началась, и Ильга поморщилась:

– Тошнит меня от вида крови...

Брана заботливо устроила её в рыбацкой постройке поближе к очагу, укрыла ей плечи плащом, подстелила свёрнутый спальный мешок, чтоб супруга сидела не на голом холодном полу, а на мягкой оленьей шкуре. Уже разносили первые бруски посыпанного солью китового жира, и Ильга потянулась к блюду.

– Ты же не любишь жир, – удивилась Брана.

– Захотелось что-то, – ответила та. – От мяса воротит, а вот жира – хочу, прямо умираю. Так и поняла, что со мной что-то... кхм, не то. – И она скосила всё ещё мерцающий укоризной взгляд в сторону виновницы своего состояния.

Брана, подсев к ней с корзинкой поближе, принялась доставать и раскладывать перед собой ужин.

– Жира хочешь? Значит, северянка у тебя под сердцем растёт настоящая! – засмеялась она. И спросила: – А какой уж срок?

Охотница с жадным любопытством и нежностью вглядываясь в очертания живота Ильги, но под свободным, распоясанным кафтаном ничего нельзя было рассмотреть.

– Матушка Добровида говорит, что должен быть четвёртый месяц, не меньше. – И Ильга впилась зубами в кусок жира.