Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем (СИ)

– Брана, отплываем! – крикнули со струга. – Прощайтесь там поживее, ждать не станем!

Белокурая кошка напоследок стиснула Ильгу до треска рёбер и крепко впилась поцелуем в губы.

– Всё, мне пора. Когда вернёмся – не знаю... Может, сегодня к вечеру, а может, завтра утром, как получится.

– Я буду ждать здесь, – сказала Ильга, содрогаясь в предчувствии расставания и не зная, как разомкнуть руки, как дышать после этого.

– Да что ты, рыжик, озябнешь! – озабоченно нахмурилась Брана. – Не надо, ступай к себе домой, в тепло, там и подожди. А чуть попозже – приходи. Вернёмся с добычей – пир закатим.

Они вместе прошагали по причалу до судна. Объятия всё-таки разомкнулись, и Брана вскочила в струг – пружинисто-лёгкая и по-кошачьи гибкая, по-звериному сильная. Ей бросили её копьё, и она поймала его, сжала древко крепкой рукой, прощаясь с Ильгой долгим, неотрывно-нежным взглядом. Среди поднятых наголовий только её светловолосая голова оставалась непокрытой, и Ильга ещё долго видела её на удаляющемся струге.

Бывает, что и от счастья теряешь покой. Весь остаток этого дня Ильга не находила себе места, взбудораженная радостным ожиданием. Чуть ли не ежечасно она переносилась на морской берег и смотрела вдаль – не появится ли струг? И кусок в горло не лез, и работа не ладилась, как будто кто-то вынул её руки из плеч и переставил на другое, не предназначенное для них место. А всё оттого, что Ильга мыслями и душой рвалась к Бране. Матушка Добровида сразу заметила перемену в её настроении:

– Что, дитятко, помирилась со своей ладой?

Дабы не сглазить, та ответила уклончиво:

– Ближайшие день-два покажут.

– Когда же ты нас с нею познакомишь? – с улыбкой спросила родительница.

– Ох, не будем загадывать, – засмеялась Ильга.

Сперва нужно было вынести это ожидание и снова обнять северянку, живую и здоровую. Случилось это в вечерних сумерках; кутаясь в плащ, Ильга зябла на берегу, а в темнеющей морской дали виднелись очертания струга. Сердце согрелось, растаяло от облегчения, и Ильга, выскочив на причал, замахала руками:

– Брана!

Неторопливо шёл к берегу струг: не пустой он возвращался – с добычей. Чуть поодаль виднелась туша огромного морского зверя, окружённая поплавками – очевидно, чтоб не затонула. Она была привязана к судну толстым канатом.

Брана первой выскочила из причалившего струга и чуть не сшибла Ильгу с ног. У той дух перехватило от неистовых объятий, а ступни оторвались от пристани: это Брана приподняла её и закружила с урчанием и смехом. И снова – град поцелуев, под который рыжая женщина-кошка подставляла лицо и губы, да и сама в долгу не оставалась.

Тушу кита вытащили на берег и приступили к разделке. Запылали в сумраке костры, озаряя деловито снующие фигуры охотниц, запахло топлёным жиром; то, что ещё недавно было живым существом, лежало со вспоротым брюхом, и ручьи крови утекали в море, окрашивая воду. Часть мяса откладывали для летнего потребления, часть оставляли на зиму. Перед закладкой мяса в пещеры-морозильники охотницы зашивали его в мешки.

– Это нам, – сказала Брана, вручая Ильге большую тяжёлую корзину, полную мяса. – Поджарь несколько кусочков, а я ещё поработаю: до ночи надо с тушей управиться.

Ильга, никогда прежде не видевшая, как разделывают кита, чувствовала себя так, словно её огрели по голове чем-то тяжёлым. Даже будучи завзятой мясоедкой и кошкой-хищницей, она слегка обалдела от столь кровавого зрелища. Для Браны же всё это было привычно и обыденно; засучив рукава, она орудовала огромным ножом длиною чуть ли не с меч.

Когда Ильга опомнилась, Брана уже возвращалась к костру.

– А где наш ужин, рыжик? У меня с утра ни крошки во рту не было!

Ильга спохватилась: она так и не поджарила мясо, как Брана её просила. Разделка китовой туши так поразила её во всех смыслах, что она забыла обо всём на свете.

– Я сейчас, Брана... Сейчас, – заторопилась она.

Руки слегка дрожали, и она с трудом отрезала полоски мяса для жарки. Нет, не потому что не умела обращаться с ножом, просто слишком много чувств клокотало в её груди, и целая груда впечатлений свалилась грузом ей на душу. Придавленная всем этим, оглушённая, ошалевшая, Ильга неуклюже хлопотала, пока Брана не отняла у неё мягко нож с мясом и не заключила в объятия.

– Ладно, не суетись, – сказала она, устало жмурясь и потирая кончик своего носа о нос Ильги. – Сестрицы ужином поделятся, они всё равно на всех разом готовить будут – всем хватит. Что с тобой, моя родная? Ты чего трясёшься, м-м? Озябла?

– Нет, дело не в том, – ёжась от мурашек и обмирая до сладкого оцепенения в руках Браны, ответила та. – Сама не знаю, что на меня накатило... Такого со мной ещё не случалось никогда.

– В новинку тебе это всё, само собой. – Брана обвела взглядом берег, костры в сумраке отражались искорками в её глазах. – Это Север, Иленька. Такая тут жизнь. Что, не по нраву тебе?

– Не разобралась я пока, не распробовала, – проговорила Ильга, покосившись на груду мяса на берегу, уменьшавшуюся под ножами сноровистых охотниц.

Брана тесно прижала её к себе, согревая объятиями и дыханием.

– Ничего, котёночек мой рыженький, не тужи, всё наладится, – шепнула она ласково. – И на Севере жить можно, коли в душе огонь горит.

Когда работа была кончена, охотницы нажарили мяса и расселись ужинать. Уже совсем стемнело, и берег обнимала непроглядная тьма и тишина, только море дышало во мраке и тревожно ворочалось, как какой-то громадный чёрный зверь. По-разному оно разговаривало с людьми: робкой душе его шёпот казался зловещим, а могущество внушало страх, смелая же душа слышала в нём таинственный зов и приветствие. Насадив на нож полоску слегка обжаренного мяса, Брана насыщалась неторопливо и спокойно, без жадности, хоть и была, без сомнения, зверски голодна. Ильге она подкладывала кусочки помягче, посочнее. Ели охотницы и китовый жир, нарезанный крупными брусочками и обильно посоленный. На каждом брусочке с одной стороны была полоска кожи. У Ильги от такой жирной трапезы печень свернулась бы в бараний рог, а северянки – ничего, уминали за обе щеки да нахваливали. Никто Ильгу не расспрашивал и не приставал с шуточками, все уже всё знали и относились со сдержанным одобрением.

– Совет да любовь, – подмигивали сёстры Браны по китобойному ремеслу. – На свадьбу-то пригласите?

– Непременно всех позовём, – заверила та со смешком, обнимая Ильгу за плечи и крепко прижимая к себе.

Ночевали охотницы в низеньких рыбацких лачугах с крошечными подслеповатыми окошками. Эти неказистые постройки не были предназначены для постоянного проживания, в них отдыхали во время охоты и хранили снасти. Спали прямо на полу, завернувшись в мешки из оленьих шкур.

– Ступай-ка ты спать домой, рыжик мой ненаглядный, – сказала Брана. – С непривычки озябнешь ведь.

– А мне вот любопытно: влезем мы обе в один мешок? – игриво двинула бровью и уголком губ Ильга.

– Да места-то хватит, – улыбнулась северянка.

Впрочем, уснула она почти сразу: слишком устала на охоте. Крепко обняв в мешке Ильгу и прильнув к ней всем телом, она прошептала:

– Любиться-миловаться после охоты будем, а то негоже сестриц смущать. Поцелуй меня только один разочек, родная, да и давай баиньки.

Впрочем, поцелуев во мраке у них было намного больше одного, хоть дальше дело и не зашло. Губы Браны отвечали Ильге всё более вяло и расслабленно: она погружалась в дрёму, и рыжая женщина-кошка, не желая лишать охотницу необходимого отдыха, тоже угомонилась. Насыщенный выдался день, многое она пережила и перечувствовала, и ей долго не спалось, но она не беспокоила Брану, просто нежилась в тепле объятий и позволяла мыслям течь. «На свадьбу-то пригласите?» Ильга усмехнулась. Даже не верилось... То-то родные удивятся, когда увидят её суженую – не тонкую и хрупкую девушку, а северянку-китобоя... Лишь одна матушка Добровида, пожалуй, ничему не удивится, только порадуется.