Ключ Лжеца (ЛП)

Я встал, протягивая ему ладонь. Движение оказалось слишком быстрым, и подозрительный тюремщик захлопнул ворота, повернув ключ в замке. Несколькими секундами ранее мёртвые ноги Артоса не дали бы воротам закрыться, но старик протолкнул их как раз вовремя. Не знаю, что бы я тогда сделал. Уж точно совать голову под дубинку Раско мне не хотелось. Судя по виду, он, как и многие толстяки с крупными руками, обладал немалой силой. Не показной, мускулистой, а убийственной.

– Полегче, император! Без резких движений! Без резких! – Он покосился на мою руку, отдёргивая ключ. – Чё это?

– Погляди получше! – Я шагнул вперёд, а он шагнул назад, покачивая фонарём и выставив ключ, словно тот мог защитить от нападения. Я слишком сильно старался, и это выводило его из себя.

– Тебе б успокоиться, император, полегче. Не дай этому месту себя забрать. Немного попостишься и остынешь. – Он отвернулся, явно не собираясь принимать заказы на еду.

От огорчения я ударил по прутьям. Это не помогло. На следующую ночь я засну и выболтаю все свои секреты Сейджесу.

– Постой! – Высокий голосок Хеннана. – Серебряная крона. Крона Красной Марки серебром! – Он пребольно ткнул меня под рёбра. Раско с удивительной грацией резко развернулся.

– Серебро? Эт вряд ли. Серебро я бы учуял. – Он постукал себя по носу.

Хеннан снова меня ткнул, и с большой неохотой я вытащил из недр кармана одну из трёх серебряных монет – не обещанную крону, но серебряный флорин монетного двора Центрального Банка. Со всех сторон разнёсся голодный вздох.

– Заткнитесь! – Раско ударил по прутьям, злобно глянув на заключённых, и вернул взгляд на флорин. – Серебро, да? – На его лице отразилась особая жадность, словно монета была пудингом, который он собирался сожрать. – И чего вы хотите, ваш светлость? Мяса? Хороший кусочек на кости? Говядины? С кувшином подливки?

– Просто подержи фонарь вот так. – Хеннан изобразил, что надо сделать. – И ключ от двери, вот так. – Он вытянул одну руку перед другой. – И пусть тень упадёт на ладонь Ялана.

Раско нахмурился, его руки двинулись подчиниться, хотя сам он обдумывал возражения.

– Колдовство, что-ль? Какие-то языческие штучки, а, пацан? – Он отстегнул с пояса кольцо с ключами и вытащил самый большой из них.

– Он говорит, это принесёт нам удачу. – Я пожал плечами, вступая в разговор. – Чёрт возьми, я уже так устал от этого места, что немного удачи мне бы не помешало. Ключ символизирует свободу.

– А вы теперь, ваш светлость, поклоняетесь северным богам? – Раско рассеянно почесал нос рукой с ключом. – Не очень-то это по-христиански.

– Это просто азартная игра, Раско, просто игра. С тех пор, как я попал сюда, я так сильно молился Иисусу и Отцу, и не получил ничего. Я – сын кардинала, и всё такое! Так что теперь решил поставить ещё на что-нибудь.

И Раско поднял ключ, за ним фонарь достаточно близко и спокойно, чтобы тень упала на пол. Как и предположил Хеннан, всё продаётся за нужную цену, и нечасто найдёшь тень, которая принесёт серебряный флорин.

Я протянул руку с руной на ладони и подставил её под тень, закрыв её в ладони. В тот же миг пальцы сомкнулись на пустоте, а в следующий уже держали ключ Локи – холодный, тяжёлый и твёрдый, как сама ложь.

В то же самое мгновение я бросил флорин между прутьями, и сотня пар глаз следила, как он со звоном уносится прочь. Раско бросился за ним, уронив ключ на пол – за пределами досягаемости, но это не остановило полдюжины моих сокамерников от того, чтобы за ним тянуться.

Он догнал монету и топнул по ней ногой, чтобы остановить.

– Ну, эт было неправильно, должник. – Он называл должниками тех, кто был близок к смерти, словно это оправдывало всё, что с ними происходит. – Неправильно заставлять человека бегать за монетой, словно он уличный попрошайка. Даже за серебром. – Он выпрямился, куснул монету и снова пошёл в нашу сторону, зажав флорин в кулаке. Потом расхохотался, глядя на руки, тянущиеся через прутья. – Чтоб выбраться из Центральной тюрьмы, нужен не только ключ. Я мог бы открыть все восемь ворот, и никто из вас, опарыши, и полпути наружу не прошёл бы. Вам бы понадобились все эти ключи. – Он похлопал по кольцу на своём бедре, отчего ключи на нём зазвенели. – И сын меча, чтоб пройти через охрану. Между вами и свободой стоит почти дюжина человек. – Он хмуро задумался над числами. – Ну, в любом случае шесть или семь.

Раско посмотрел на монету в своей ладони. Его лицо почти светилось от её блеска.

– Лёгкие деньги. – Он рассмеялся и хлопнул себя по животу, тени закачались. – Я вернусь за должником позже. – Он пнул труп Артоса. – Мне тут кой-чё потратить надо. – И он пошёл прочь, насвистывая свою песенку прохладных ветерков и открытых полей.

Я сел в своём островке света. Пламя свечи догорало вокруг фитилька, в моей ладони лежал ключ Локи, а в толще теней вокруг отчаявшиеся люди бормотали о серебряных монетах.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

Мы ждали, пока вернётся Раско. Его ключ нам был не нужен, но мне для моего плана нужен был свет, а перед светом мне была нужна темнота. Пришлось ждать. Я не хотел ждать. Мне не нравилась скука, отчаяние или чувство неуверенности, но больше всего я не хотел уснуть и увидеть, что там меня ждёт Сейджес.

Это оказалось длинное и несчастное испытание на выносливость в глухой ночи тюремных камер. Я стонал и вздыхал, пока не вспомнил, что Хеннан терпел это место в одиночку ещё до моего прибытия, и большую часть этого времени голодал и сох. После этого я умолк, хоть и подумал, что ему, наверное, было легче, поскольку он вырос в тяготах крестьянской жизни.

Артемис Канони перестал отвечать на мои требования удерживать сокамерников с их жадными лапами от меня подальше, и принялся стонать в углу. Что бы ни пожирало его изнутри, сейчас, похоже, оно брало над ним верх. Мой второй телохранитель, Антонио Гретчи, бывший сапожник богатеев, оказался неспособным выполнять эту задачу в одиночку, так что я заключил договор с новым слугой за цену в сморщенное яблоко и отправил его приступать к своим обязанностям, то есть топать в темноте по любой руке, которая, по его мнению, потянется в мою сторону.

Пустые часы сменяли друг друга, было слишком жарко, слишком хотелось пить. Мы сидели на жёстком полу и слушали, постоянно слушали, не раздастся ли приближающийся шорох. Я клевал носом, воображение подкрадывалось, рисуя картины на темноте, искушая меня провалиться в сон. Я дёргал головой, чертыхался, и с каждым разом отчаивался всё сильнее. Изредка кто-то начинал говорить, иногда слышалась приглушённая беседа, а иногда в темноте разносилась долгая медленная молитва. В анонимности слепоты люди признавались в грехах, рассказывали о своих желаниях, примирялись со Всемогущим, или, в отдельных случаях, до смерти мучили всех бесконечными унылыми воспоминаниями из своих совершенно тупых жизней. Я раздумывал, сколько мне придётся здесь просидеть, прежде чем люди вокруг ознакомятся со всеми деталями событий на перевале Арал, а я перейду к полной реконструкции вермильонских борделей. Вполне возможно, ещё денёк, и начну.

Тихий гул разговоров циклически усиливался и стихал, переходя в долгую тишину, а потом начинался снова, распалённый воспоминанием, встроенным в рассказанное, и разделялся на полдюжины потоков среди числа заключённых. В гуле имелся естественный ритм, и когда он нарушался, я резко выходил из своей задумчивости. Разом стихло бормотание четырёх или пяти человек. Даже влажный смертный грохот мистера Кашля прекратился.

– Что это? – Спросил я. Определённо нужен кто-то королевской крови, чтобы озвучивать важные вопросы.

Тишина, если не считать шарканья – что-то тяжёлое тащили по плитам пола.

– Я сказал… – Снова раздалось шарканье, и я резко понял: что бы ни издавало звуки, оно находится за решёткой.

Я задержал дыхание. Тишина. От страха этот вдох оставался в моих лёгких, только чтобы с визгом вырваться, когда мистер Кашель неожиданно стал задыхаться – он тоже попытался сдерживать дыхание, а потом начал так сильно кашлять, что я уже не сомневался, его лёгкие наверняка были наполнены кровью. Когда он наконец замолк, несколько человек снова начало бормотать, и напряжение спало. Что-то глухо ударилось об прутья – и все проглотили свои слова, и у всех снова перехватило дыхание. Заключённые отпрянули вглубь камеры, начав ругаться и кричать от страха.