Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз

— Меня? Да за что мне такое наказание? Кому понадобилось насылать ее на меня?

— Кто послал Якль и посылал ли ее кто-нибудь вообще, не входит в круг моих знаний и интересов, но почему она интересуется тобой, я отвечу, это тебе пригодится. Дело в том, что ты не отсюда и не оттуда, вернее, наоборот, и отсюда, и оттуда — из страны Оз и из иного мира. Твой отец ошибался: никакое ты не наказание за его грехи, а полукровка, представительница новой, а потому опасной породы. Поэтому тебя так и тянуло к Зверям, таким же промежуточным существам, как и ты. Неужели ты сама еще до этого не додумалась? Какой же скудоумной надо быть.

— Ничего не понимаю, — призналась ведьма. — Объясни подробно, что к чему.

— С удовольствием, — хихикнул гном. Он юркнул за ширму, и оттуда послышались скрежет металла, шум вращающихся колес, щелчок натянувшихся ремней, тиканье качающихся маятников. — Готовься встретить Дракона времени, — раздался его голос.

Механический зверь на крыше ожил, захлопал крыльями, закрутился в танце, жестами одновременно приветствуя зрительницу и запрещая ей подходить ближе. Ведьма смотрела.

Дракон угомонился. Над одной из сценок зажегся свет.

— Представление в трех действиях, — объявил гном из-за ширмы. — Действие первое: «Происхождение святости».

На сцене — впоследствии ведьма не могла себе объяснить, как она это поняла, — разыгралась краткая история святой Эль-Фаабы, добродетельной монахини, искавшей уединенное место для молитв и обретшей его в пещере под водопадом. С замиранием сердца ведьма смотрела, как фигурка непорочной девы скрылась под струями водопада (из крана над сценой лилась настоящая вода и утекала в скрытую трубу), и стала ждать, когда она выйдет обратно. Фигурка так и не появилась, и свет над сценой погас.

— Действие второе: «Колыбель зла».

— Эй, погоди, первое действие еще не закончилось. По легенде, Эль-Фааба вышла из пещеры.

— Действие второе: «Колыбель зла», — настойчиво повторил голос.

Осветилась новая сцена. На картонных декорациях был изображен вполне узнаваемый Кольвенский замок. Фигурка девушки — Мелены — попрощалась с родителями и отправилась в путь с красивым юношей с короткой черной бородой и угловатой походкой — Фрексом. Они остановились в маленькой хижине, Фрекс поцеловал Мелену и отправился проповедовать. Все оставшееся время он провел в углу сцены, втолковывая что-то крестьянам и крестьянкам, которые совокуплялись прямо перед ним, резали друг друга на части и тут же пожирали. Вместо крови из фигурок текла настоящая подливка-, и от сцены потянуло чесноком и жареными грибами. Между тем оставленная дома одна Мелена скучала. Она ждала, зевала и поправляла свои красивые волосы. Вот к хижине подошел незнакомый мужчина с черным чемоданчиком. Он вынул оттуда зеленый флакон, протянул Мелене, и когда она выпила, то упала в его объятия, то ли послушная и пьяная, какой ведьма была сейчас, то ли освобожденная — не разобрать. Они задергались в таком же бешеном ритме, как прихожане Фрекса, и сам проповедник начал пританцовывать. Когда дело было сделано, незнакомец слёз с Мелены, щелкнул пальцами, и из-за кулис спустился воздушный шар. Незнакомец залез в корзину.

Это был Гудвин.

— Этого еще не хватало! — возмутилась ведьма. — Чепуха! Свет погас.

— Действие третье, — донесся голос гнома. — «Единение святости и зла».

Ведьма ждала, но ни одна сцена не осветилась, ни одна кукла не двинулась.

— Ну? — спросила она.

— Что «ну»?

— Где конец представления?

Гном высунулся из-за ширмы и подмигнул.

— Кто сказал, что конец написан? — ответил он и снова скрылся внутри.

Открылось окошко, и в него высунулся поднос, на котором лежало овальное зеркало, поцарапанное и треснутое с одной стороны. Оно было точь-в-точь как то стекло, в которое ведьма глядела с детства, воображая, что видит в нем Иную землю. Стекло, оставленное в Изумрудном городе после налета тайной полиции. Оно еще помнило отражения молодого, красивого Фьеро и юной, страстной Феи. Ведьма взяла зеркало, сунула его в карман фартука и побрела прочь.

В утренних газетах не было ни слова о смерти мадам Кашмери. Едва способная соображать от страшной головной боли ведьма решила, что больше ждать уже не будет. Либо Эврик и его гости распространят по городу слухи, либо нет. «Хоть бы они дошли до Гудвина, — думала ведьма. — Много бы я дала, чтобы увидеть его лицо после доноса. Пусть думает, что я на самом деле ее убила. Пусть все так думают».

9

Почти без сна, мучаясь от пульсирующей головной боли, но довольная собой ведьма возвращалась в Манчурию. Она приземлилась во дворе у Бока и стала его звать, но ей сказали, что он работает в поле, и послали за ним одного из ребят. Вскоре примчался запыхавшийся Бок с топором в руках.

— Прости… я тебя… не ждал… задержался… — отдуваясь, проговорил он.

— А ты б оставил топор, — посоветовала ведьма. — Бежать было бы легче.

Но Бок даже теперь не выпустил его из рук.

— Зачем ты вернулась, Эльфи? — спросил он.

— Рассказать, что я убила мадам Кашмери, так что теперь ее можно не опасаться. Я думала, ты обрадуешься.

Как бы не так.

— Ты убила немощную старуху? — ужаснулся Бок. — Зачем? Разве она еще могла кому-то навредить?

— И ты туда же? — разочарованно протянула ведьма. — Неужели не понятно, что, пока Кашмери жива, она может пакостить в любом состоянии?

— Помню, ты когда-то боролась с угнетателями Зверей. Но я не думал, что ты опустишься до их методов.

— Я ответила ударом на удар, как давно уже следовало. А ты просто нерешительный дурак.

— Дети, — скомандовал Бок, — идите в дом. Проверьте, что делает мама.

Он вдруг понял, что боится ведьму.

— Как ты можешь стараться всем угодить, когда твою драгоценную Манчурию вот-вот слопает Гудвин? — бушевала ведьма. — Как ты мог, понимая, что делает Глинда, отпустить девчонку в моих башмачках? Когда-то ты был готов бороться за справедливость. Как ты мог так… опуститься?

— Эльфи, посмотри на меня, — попросил Бок. — Ты не в себе. Пьяна, что ли? Успокойся. Дороти — всего лишь ребенок, а ты превращаешь ее в какую-то мегеру. Так нельзя.

Мила, услышав от детей, что взрослые во дворе ругаются, вышла из дома и встала рядом с Боком. В руке она держала кухонный нож. Дети, громко перешептываясь, выглядывали из окна.

— Это вы от меня топорами и ножами решили защищаться? — презрительно усмехнулась ведьма. — Будет вам позориться-то. Я только хотела рассказать про Кашмери. Думала, вы оцените.

— Да положил я, положил топор, — воскликнул Бок. — Ты вся дрожишь, ты расстроена, тебе тяжело смириться с гибелью сестры. Но возьми себя в руки, Эльфи! Оставь свою обиду на Дороти. Она одинока и ни в чем не виновата. Я тебя умоляю…

— Вот только не надо унижаться, не терплю. Тем более от тебя. — Ведьма сжала кулаки, заскрежетала зубами. — Ничего я тебе не обещаю, Бок.

Она вскочила на метлу, взмыла в воздух и помчалась прочь, со злости все набирая и набирая высоту, пока земля внизу не потеряла мучивших ее очертаний.

Она летела и думала, что уже давно пора вернуться в Киамо-Ко. Лир — трус, упрямец и дурак, а няня потихоньку выживает из ума; как бы они на пару не спалили замок, пока ее нет. Мысли о вчерашнем — о смерти мадам Кашмери, о гнусных намеках гнома-кукловода — ведьма от себя отгоняла. Она и так ненавидела Гудвина всем сердцем, а предположение о том что он — ее отец, только подливало масла в огонь ненависти. Надо будет обязательно расспросить няню после возвращения домой.

После возвращения домой… Только сейчас, впервые за тридцать восемь лет, ведьма начала чувствовать, что у нее есть дом. «Спасибо, Сарима», — мысленно поблагодарила она бывшую хозяйку Киамо-Ко. Может, дом и есть то место, где остаешься непрощенным, место, с которым тебя навсегда связывает твоя вина? И кто знает, может, за такую связь стоит и вину потерпеть?