Охотник за смертью

В общем, сложно все это было. С богами в том числе. Но Гвинн Брэйрэ традиционно считали, что без богов все же лучше. Доброту и свет люди носят в собственных душах, и вовсе незачем лучшим чувствам воплощаться в сколь угодно могущественных божествах. Со злобой и тьмой выходило не так складно: в душах человеческих хватало и этих, безусловно, необходимых качеств, однако и божественные воплощения зла не покинули людей. Это было дополнительным поводом задуматься о несовершенном устройстве мира, ведь те из Гвинн Брэйрэ, кто отмечен был богами гнева и несчастий, оказывались заведомо сильнее своих лишенных покровительства братьев.

Орнольф, по счастью, посвящен был Доннару – божеству стихийному, далекому от противостояния Зла и Добра, – и мог всецело рассчитывать на поддержку.

Против кого? Против Эйни?!

– Дурак, – невозмутимо сообщил Син, – против тех, кто захочет отнять у него последнее.

А у Паука запас прочности был, как у феникса. Бесконечный. И злость очень скоро переплавилась в дополнительный источник силы. Тоска по сестре стала помогать сосредотачиваться на занятиях, требующих размышлений. Он знал об уготованной ему судьбе, но вместо того чтобы испугаться только подобрался, как хищный зверь перед прыжком:

– Посмотрим еще, кто кого.

– Это ты кому? – уточнил Орнольф. – Богам? Или норнам?

– Это я всем, – нагло объяснил Хельг. – Надо будет, я и бога в паутину поймаю.

Удивительно, но на какое-то время Орнольфу и Пауку показалось, что боги поверили в угрозу. Даже, пожалуй, так: они поверили, что боги поверили. И прежде чем случилась новая беда, Орнольф успел вообразить себе, что со стороны божественного покровителя Хельгу больше не грозит чрезмерная опека.

Довольно глупо для человека, знающего о бесконечном терпении богов.

И об их бесконечном коварстве.

…Сбор назначили на Меже. Эта прослойка между тварным и волшебным мирами была населена фейри и чудовищами, да и из Волшебной страны заглядывали туда нежеланные гости. Межа и без нечисти представляла опасность для людей, и однако не было более удобного места для встреч. Гвинн Брэйрэ, разбросанные по всем обитаемым землям планеты, могли выйти на Межу из любой точки. Немного ворожбы, хоть сколько-нибудь отчетливое представление о геометрии, и тело, подобно бесплотному духу, выскальзывает за границу тварного мира. А уж по Меже-то можно было добраться куда угодно за самое короткое время.

Поэтому и встречались обычно здесь. На этот раз ориентиром служили далекие флаги межевой крепости. В самой крепости сидели твари, вроде бы враждебные людям, но у них тут были свои задачи, а у Гвинн Брэйрэ – свои. Кроме того, многие братья, тот же Паук, легко нашли бы общий язык с обитателями форта. А в этот раз сбор был затеян именно из-за Паука.

Син решил опробовать своего ученика в серьезном деле: «Хочу посмотреть, на что он способен, когда работает в полную силу…»

Казалось бы, события двухлетней давности достаточно наглядно продемонстрировали, на что именно способен Паук Гвинн Брэйрэ, когда «работает» в полную силу. Трое из пятерых братьев, пострадавших в Щецине, до сих пор не получили разрешения выходить на охоту – жили при святилищах, по мере сил помогали жрецам… на Паука, надо отдать им должное, зла не держали. Да и кто в братстве мог злиться на него долго?

Син выслушал замечания, больше походившие на вежливое сомнение: неписаные правила требовали, чтобы по выходу из Ниэв Эйд братья хотя бы год работали в группе со старшими, на подхвате. Син покивал, соглашаясь – этакое узкоглазое воплощение вежливого безразличия. И, поверив, будто он принял замечания к сведению, командиры охотников, нет-нет да заглядывающие в Ниэв Эйд, уже начали издалека заводить разговоры с Орнольфом, выясняя, отправится ли Молот Данов на летнюю охоту самостоятельно или присоединится к какой-нибудь дружине.

В том, что Альгирдас и Орнольф будут работать вместе, никто даже не сомневался, и каждому из командиров хотелось заполучить эту пару…

Тут-то Син всех и огорошил. Сообщив, что мнение остальных Гвинн Брэйрэ он выслушал, но пока Паук его ученик, он, Син, и будет решать, с кем из охотников Пауку работать.

Получилось, что сразу со всеми. Вот и стягивались одиночки и группы на Межу, в большой лагерь, разбитый неподалеку от стен вроде бы вражеской крепости. И теперь-то Орнольф понимал, что пять лет назад, помогая ему и приятелям проходить весенние испытания, Паук не сделал ничего, заслуживающего наказания карцером. Тогда, в ту весну, Син просто почувствовал настоятельную потребность спрятать своего ученика от всех, и желательно навсегда. Это было сродни инстинкту, не рассуждающему стремлению человека, отыскавшего клад, немедленно закопать его поглубже, чтоб, не приведи боги, не досталось сокровище никому чужому.

Альгирдас не смущался ни возлагаемыми на него ожиданиями, ни предстоящим испытанием, ни тем, что люди много старше, умнее и опытнее принимали его, как равного. Он знал всех своих братьев, знал всю жизнь, хотя многих увидел впервые только сейчас.

Увидел… За два года возможность видеть так и не стала для Паука обыденностью, по-прежнему оставаясь драгоценным, хотя и горьким подарком Жилейне. Мир стремительно раздвинулся, стал широким, беспредельным, и Альгирдас смотрел, жадно вбирая каждую деталь, смакуя цвета и краски, так легко и правильно сочетающиеся со звуками. И вряд ли смог бы понять, почему при взгляде на него охотники улыбаются, словно против воли. И почему Орнольф, оказавшийся ненадолго рядом, отвесил ему ласковый подзатыльник:

– Какой ты все-таки еще маленький, Эйни…

За «Эйни» следовало бы сказать ответную гадость, а уж за «маленького» и вовсе уничтожить какой-нибудь складной нидой. Но в словах Альгирдас был не силен. И со стороны себя не видел. Не видел огромных изумленных глаз, переливающихся всеми цветами радуги и с бесконечным вниманием разглядывающих людей всех цветов кожи, в самых немыслимых одеяниях, с ног до головы увешанных волшебными амулетами и оружием.

Через месяц ему исполнялось шестнадцать лет. По меркам смертных он давно уже был взрослым, и признавать другие мерки отказывался наотрез.

Задачу перед ним Син поставил простую, но грандиозную: сплести паутину, которая охватила бы всех присутствующих охотников. Начать следовало с северян, и раскидывать тенета дальше, насколько достанет сил.

Братья, наученные опытом отсутствующей пятерки, пришли в беспокойство. Со всех сторон начали гаснуть до этого ярко светящиеся амулеты, – те, кто ворожил, жульничая ли в кости, разводя огонь или добавляя крепости напиткам, немедля прекратили ворожбу. Альгирдас разглядел даже таких, кто откладывал подальше оружие, опасаясь, как бы липкая паутина не вытянула цуу из заветных рун. Не то, чтобы Пауку не доверяли… но шестнадцать лет – это не тот возраст, в котором Гвинн Брэйрэ отчетливо представляет себе, на что способен. А здесь многие еще помнили себя шестнадцатилетними.

– Будет не больно, – не удержался от шпильки Альгирдас, разбрасывая первые нити.

Ответом было недовольное ворчание братьев.

Никто из них еще не видел паутины в действии. Ее вообще наблюдали только Син и наставники, обучавшие чародейству. И чтобы облегчить задачу себе и братьям, Паук сделал нити видимыми обычным взглядом. Сам-то он мог видеть их, даже не открывая глаз, – красивые, тонкие, серебристые, – мог видеть, как наливаются они цветом, впитывая чужую силу или пропуская через себя его собственную. Братья, разглядев медленно плывущие в воздухе ниточки, и впрямь похожие на тонкие осенние паутинки, начали тревожно переглядываться. Первым стать никому не хотелось, но и отступать у всех на глазах было не к лицу отважным бойцам и охотникам.

Тогда Орнольф поймал в руки ближайшую к нему нить, и за ним настороженно, но решительно, потянулись остальные братья.