Моя Святая Земля (СИ)

Потому что не тянул он на наставника, проводника или вестника из классического сюжета. И о "прокачке", пользуясь терминами компьютерных игрушек, речь не шла. Сэдрик вообще не впихивался в книжный стандарт.

- Тебя надо вымыть и переодеть, - сказал Кирилл, когда они вошли в квартиру. Очень им обоим повезло, что родители Кирилла - приёмные? - уехали за город, в гости к партнёру отца, и не должны были вернуться раньше завтрашнего вечера. Мама не пережила бы в своей ухоженной прихожей такого страшилища, как Сэдрик - в жутких башмаках, оставляющих на паркете мокрые и грязные следы.

Сиамская кошка Клеопатра, попросту - Клёпа, вышедшая в коридор взглянуть на гостя, остановилась в дверях кухни и там молча Сэдрика не одобряла. Сэдрик её не заметил - он заметил грязь на сияющем паркете и стаскивал с ног башмаки.

- Брось здесь, - сказал Кирилл. - Их выкинуть надо, тебе новые нужны.

- Ага, с золотыми подковками, - усмехнулся Сэдрик. - Нет у меня ничего - только то, что на мне.

- Мы одного роста, - сказал Кирилл. - Я найду, во что тебя одеть - и обуть, я думаю. Снимай это тряпьё тоже.

- Не носил костюмов с плеча государя... - заметил Сэдрик со скептическим смешком, но принялся раздеваться. В прихожей. Это казалось Кириллу диким ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы понять: Сэдрик пытается соответствовать обстановке, следуя его, Кирилла, указаниям.

Потому что, с его точки зрения, Кирилл знает этот мир. И Кирилл - его король. Не важно, насколько последнее соответствует объективной реальности.

И Кирилл получил кое-какую специфическую информацию, на переваривание которой понадобилось время.

Сэдрик был худ и грязен, но его кожа выглядела не так, как полагалось бы коже бомжа, который должен бы страдать чесоткой, педикулёзом и прочей дрянью. Здоровая кожа под слоем грязи и задрызганным рубищем выглядела странно, будто Сэдрик лишь притворялся бомжем или оказался в таком положении недавно, ещё не успев запаршиветь.

Левая рука Сэдрика не была ампутирована. Его кисть и нижняя часть предплечья, похоже, отсутствовали с рождения: рука кончалась чуть ниже локтя торчащей острой костью, обтянутой кожей, и была покрыта множеством коротких шрамов, как рука истеричного кандидата в самоубийцы, тысячу раз пытавшегося напоказ покончить с собой, надрезая кожу бритвой. Шрамов на Сэдрике хватало и без того, но именно эти поразили Кирилла какой-то неуместностью, что ли. Нелепостью.

- А какой ещё смысл в этом обрубке? - Сэдрик дёрнул плечом, поймав взгляд. - Только кровь. Очень удобно, - и показал, что именно удобно: изобразил здоровой рукой движение лезвия по увечной.

Кирилл утвердился в мысли, что Сэдрик резал себе изуродованную руку сам, без всяких истерик: ему нужна была собственная кровь, и это, почему-то, вписывалось в общую картину.

Кроме шрамов и чудовищной худобы, внимание привлекало чёрное и мохнатое родимое пятно, до ужаса похожее на паука, - диаметром с циферблат мужских наручных часов, между ключицей и левым соском. Оно, каким-то образом, тоже вписывалось в общую картину. Кирилл не мог только объяснить себе, чем.

А Сэдрик дал себя рассмотреть. Кириллу даже пришло в голову, что он выставляет себя напоказ с некоторым умыслом - и Сэдрик это тут же подтвердил:

- Ага, - сказал он. - Это твоё благословение срикошетило по мне. Я проклятый, - и коснулся здоровой рукой чёрной мохнатой родинки. - Хорошо, что не на роже, иначе не разговаривали бы мы с тобой, государь. Под одеждой клейма не видно.

- Клеймо? - удивился Кирилл, и Сэдрик кратко пояснил:

- Ада.

- А почему моё благословение срикошетило по тебе? - спросил Кирилл, чувствуя иррациональную вину. Они отражались в огромном зеркале прихожей - и контраст был разителен до боли. Два чудовищно разных парня одного роста и возраста. - При чём тут ты?

- А я родился в тот момент, когда мой папаша, старый пёс, посылал адских гончих, чтобы скормить им тебя, государь, - сказал Сэдрик. - Погано звучит, но - что делать, это правда. Врать тебе я не могу и скрывать не хочу. Не смотри так, король. Гад был папаша, что есть, то есть - но ты учти, заставили его. Считай, что силой.

- Не подумай, что я тебя обвиняю, - поспешно сказал Кирилл и открыл дверь в ванную. - Смотри: вот так пускают воду... горячую... холодную... душ - это сверху... или массаж - вот отсюда и отсюда. Делай, как хочешь. Вот мыло, а этим моют голову. Вот полотенце. Всё запомнил?

- Обалдеть... - протянул Сэдрик восхищённо, открыв кран и подставляя ладонь под струю горячей воды. - Ты живёшь дивно, король. Я не знаю... обалдеть, как ты живёшь. Эта вода... её греют где-нибудь, да? Слуги?

- Не бери в голову, - сказал Кирилл, борясь с сотней противоречивых чувств. - Греют, но не здесь, далеко, да и не мои слуги... Не важно. Пустяк это. Ничего не стоит. Отмывайся.

- Пустяк... - медленно повторил Сэдрик. - Ага. Хорошо. Я понял.

- Поговорим потом, - сказал Кирилл и вышел из ванной.

Он принёс мусорный пакет и хотел засунуть туда чудовищное вонючее тряпьё Сэдрика, эту куртку из пропитанного потом, дождевой водой и грязью брезента и сношенные до дыр штаны - никакого белья у Сэдрика не было - но что-то тяжёлое в карманах потянуло руку вниз.

Кирилл, чувствуя некоторую неловкость, вывернул карманы куртки. Из них выпало несколько тяжеленных, антикварного вида, медяков, почерневшая серебряная монета и какая-то странная вещица, смысл которой Кирилл не определил сразу.

Кирилл подобрал всё это с пола - и догадался о смысле вещицы. Крохотный - длина клинка сантиметров десять, не больше, а то и меньше - нож с рукоятью из пожелтевшей кости, вытертой до глянца прикосновениями, в потёртых кожаных ножнах. Кирилл потянул его из ножен, увидел бритвенно острое обсидиановое лезвие и ощутил такую смесь жути и гадливости, что тут же положил и нож, и деньги на полку у зеркала.

Этот нож очень многое ему объяснил.

Чувствуя себя кем угодно, но уж не избранным и не королём, Кирилл отправился к себе в комнату, чтобы поискать одежду для Сэдрика.

И, когда, минут через сорок, Сэдрик в чёрном "гамлетовском" свитере и джинсах, с отмытыми волосами, вороными, как у индейца, со своим обсидиановым ножом в новом кармане, сидел в кухне и рассматривал стейк в своей тарелке, Кирилл ощущал это так, будто пытался принять на высшем уровне важного гостя.

Быть может, самого важного в жизни Кирилла.

Однако Сэдрик, явно голодный до полусмерти, даже не прикоснулся к куску отличного мяса. Он облизнул губы и поднял на Кирилла оттаявший взгляд:

- Прости, государь. И благодарен я тебе, и честь для меня - есть с тобой за одним столом, но не могу. И подыхать от голода буду - не смогу. Дар, гадюка, не позволяет. Капризный, понимаешь, с вывихом.

- Ты что, вегетарианец? - спросил Кирилл, прикидывая, что же можно предложить смертельно голодному вегетарианцу в доме принципиальных мясоедов. - Только растительное ешь?

- Нет, - сказал Сэдрик почти виновато. - Я ем всё, что подворачивается... кроме того, что Дар считает куском трупа. Прости ещё раз. Я-то решил, что ты понял. Я - с проклятой кровью. Ты же видел.

- Ни чёрта я не видел, - сказал Кирилл, и это тоже прозвучало виновато. - Я видел только, что ты пытаешься что-то показать.

- Ну так ещё покажу, если тебя не вывернет, король, - сказал Сэдрик. - Хочешь?

Кирилл кивнул. Он чувствовал мучительное любопытство и ещё нечто тяжело описуемое.

Сэдрик протянул над тарелкой здоровую руку и что-то беззвучно шепнул. Кирилл видел, как напряглись его мышцы, будто Сэдрик пытался удержать на весу очень тяжёлый предмет - и кусок жареной говядины вдруг еле заметно содрогнулся, будто по нему судорога прошла. И ещё, более явственно. И ещё.

Зрелище было чудовищным. Кирилла замутило.

- Жареное, - сказал Сэдрик. - Жареное, с костра, скажем, поднимать тяжелее всего. Но можно - видишь?