Владигор. Князь-призрак

— Говори громче, я не слышу!

И тут небеса раскололись надо мной, и Лик исчез в бесчисленных трещинах, на миг вспыхнувших ослепительным звездным сиянием и тут же погрузившихся во тьму.

— Как ты посмел приказывать мне?! — загрохотало со всех сторон. — Ты ничего не понял! Ты опять поспешил, чтобы потешить свою гордыню!..

Огромный кристалл надо мной зашатался, по его сверкающим граням зазмеились бесчисленные трещины, и он стал разваливаться на глазах, осыпая меня потоками великолепно отделанных бриллиантов размером от воробьиного яйца до капустного кочана. Сперва я отбивался и уворачивался от них, когда же каменная россыпь поднялась выше моих колен, оттолкнулся от дна пропасти и взлетел навстречу сверкающему ливню. Я летел вверх, а встречные бриллианты врезались в мои плечи, голову, грудь, но не причиняли мне ни малейшего вреда, пролетая сквозь мое тело, как сквозь туман.

И вдруг страшное подозрение молнией сверкнуло в моей голове. Я взлетел над алмазным потоком, оглянулся на Город и увидел над мерцающей россыпью его огней призрачное овальное облако, повторяющее очертания человеческого черепа: высокий бледный лоб, темные провалы глазниц, выступы скул… Он притягивал, он молча призывал, и моя воля устремилась на этот призыв со скоростью, стирающей грань между частицей и Вселенной. Я уже не летел, я сливался со звездным светом, небесным куполом и зарей, полыхающей в темных глазницах жуткого миража.

Но вот он исчез, и в прозрачном свете зари подо мной раскинулся Город. На первый взгляд он был таким же, каким я оставил его, улетая за бессмертием, но, опустившись ниже, я увидел, что его улицы необычайно чисты и пустынны, если не считать редких утренних прохожих: разносчиков молока, пекарей и прочего ремесленного люда, спешащего начать свой бесконечный труд с первыми лучами солнца. И лишь табун лошадей, возвращающийся с ночного пастбища в конюшни на окраине Посада, показался мне странным: кони скакали, их гривы и хвосты развевались по ветру, пастухи взмахивали кнутами, но расстояние между табуном и воротами конюшен не сокращалось ни на локоть.

И тут ужасная догадка поразила меня; я всмотрелся в раскинутые по ветру гривы, хвосты, в причудливые узоры кнутов над конскими крупами и увидел, что весь этот пейзаж так же неподвижен, как если бы он был картиной, нарисованной искуснейшим мастером живописи. Неподвижны были гончары, сидящие перед своими гончарными кругами, мельники, засыпающие зерно в каменные воронки жерновов, неподвижна вода над плетнем плотины и на лопаточках мельничного колеса, и даже жаворонки, взлетевшие навстречу утренней заре, навечно застыли в ее лучах, подобно замурованным в янтаре мухам.

Я опустился совсем низко и очутился между торговыми рядами городского базара, где уже успели появиться первые торговцы, застывшие над своим товаром в разнообразных позах: рыбак держал за голову щуку, глубоко запустив пальцы под ее жаберные крышки, баба платком сбивала землю с золотистых луковичных головок, бородатый пасечник выставлял на лоток истекающие медом соты. Я медленно полетел вдоль прилавков, вглядываясь в их неподвижные, озаренные счастливыми улыбками лица. И чем дальше я летел, чем больше видел, тем яснее понимал, что Всемогущий вновь обманул меня, наградив их вечным, застывшим счастьем и оставив в мой удел бесконечную скорбь.

— Но ты ведь сам просил Всемогущего о вечном счастье для своих подданных, — тихо сказал Владигор, когда Белун умолк.

— О да, конечно! — воскликнул чародей, глядя в глаза князя неподвижным, рассеянным взглядом. — Но какова цена?! И где, в конце концов, справедливость?

— Разве спрашивает о справедливости жертва, идущая под нож или восходящая на костер?! — сказал князь. — Сколько их было и еще будет: первенцев, девственниц, пленников, лучших воинов, — Всемогущий не потерпит изъяна в жертве и жестоко покарает того, кто вздумает провести его, не так ли? Но как объяснить младенцу, что его бросают в пропасть во имя счастья его будущих братьев и сестер?

— Они все тоже умерли, — сказал Белун, слегка покачиваясь в такт толчкам рыдвана, — я смотрел в их лица, отражался в блестящих выпуклых глазах, уже не излучавших света жизни…

— Они все еще стоят там, где ты их оставил, — подхватил Владигор, — их руки и лица высохли до костей, а одежда обветшала до нитей и повисла на плечах, как болотная тина. И лишь жаворонки все еще висят над полями, шевеля перышками на легком ветру…

— Да-да, я видел это, — прошептал Белун, оглядываясь на черные силуэты двух опричников, неподвижными глыбами громоздящихся на передке саней. С того времени, когда здесь проезжали последний раз, тракт успело занести снегом, кони вязли в нем и порой с трудом протаскивали санные полозья через гребни заносов.

— Куда мы едем? — спросил Владигор.

— Туда, где нас ждут, — ответил чародей, не поворачивая головы.

— Кто ждет? Зачем? — забеспокоился князь.

— Скоро узнаешь, — бросил через плечо Белун, — потерпи, недолго осталось. Жертва, говоришь? Будет тебе жертва!

С этими словами он резко выпрямился, сбросил на санный настил свой горб и, расправив плечи, устремился к возницам. Кони рванули, сани косо подскочили на занесенной снегом коряге, но в этот миг Белун прыгнул и, скинув опричников по обе стороны шарабана, очутился на их месте.

— Ну, давай, залетные!.. Дуй, волчье мясо!.. — завыл и засвистал он, натягивая вожжи и оглушительно щелкая кнутом в морозном воздухе.

Калеки зашевелились, они стонали, выли и, прорывая прорехи в ветхом покрове шарабана, с любопытством просовывали в них свои уродливые плешивые головы.

— Смотрите! Смотрите напоследок! — хохотал Белун, гуляя кнутом по холеным заиндевелым крупам битюгов. — Всех в жертву! Всех под нож! Всемогущий сам разберется, кто тут без изъяна, а на ком уже и клейма выжечь негде! О-хо-хо!

— Стой! Стой, я сказал! — воскликнул князь, вскакивая на ноги и бросаясь к обезумевшему чародею.

— Не могу, князь! Рад бы, да не могу! — крикнул тот, оборачивая к Владигору бледное горбоносое лицо. — Мне за одного убогого дюжину воскрешают! Откуда, думаешь, берендова племени прибывает? От тех, иссохших, что по всему Городу стоять остались, от костей да лохмотьев их! А какой народ был! На все руки мастера: шорники, каретники, гончары, витязи, плотники, а кто остался?.. Я! Один за всех, дух бесплотный — колос пустой!..

Сани проскочили вершину пологого холма и теперь неслись вниз по склону, едва попадая между занесенными снегом вешками. Лунный свет переливался на снежных гребнях, разбрасывая по всей долине черные впадины теней, а вдали, у самой кромки леса, темнел длинный приземистый сарай, из-под крыши которого пробивалась слабая зубчатая полоска света.

— Придержи коней! — приказал Владигор, вскакивая на козлы рядом с Белуном и выхватывая из его руки тяжелый кнут.

— Да как ты их теперь придержишь? — захрипел тот, для виду натягивая вожжи и как бы невзначай нахлестывая ими конские бока.

— Ах вот ты как! — воскликнул князь, заметив обман. — Давай мне, я справлюсь!

Он вырвал вожжи из рук чародея, выпрямился и откинулся назад, с силой потянув их на себя.

Битюги яростно захрипели, почуяв твердую руку, но не остановились, а лишь круто выгнули шеи, выскочили за вешки и, швыряя в лицо князю клочья пены, понеслись к сараю прямо по снежной целине. Теперь на пути у них оставался лишь глубокий овраг, полузаметенный снегом и до самых краев наполненный студенистой тьмой.

«Сорвемся, костей не соберем!» — быстро, как амбарная мышь, проскочила мысль в голове Владигора.

Князь бросил бесполезные вожжи, прыгнул внутрь шарабана и забегал по шаткому дощатому настилу, до упора разрывая прорехи в заплатанных стенках шатра.

— Пошли вон! Пошли отсюда! — кричал он, хватая калек и выбрасывая их на мелькающий мимо саней снег. — До Посада доберетесь, а там обогреют! Чай, не впервой снегами пробираться.

— Оставь, князь! Хоть полдюжины, хоть пяток, хоть троицу! — бормотал за его спиной чародей. — Нас первых не пощадят, ежели пустые приедем!