Пыль Снов (ЛП)

— Дрожь, так мы это зовем, — сказал Брюс. — Есть колодец, имперский колодец примерно в лиге к северу от вашего лагеря. Воду из него извлекает насос, соединенный с мельничным колесом. Одно из изобретений Багга. Короче говоря, в воде полно пузырьков, она достаточно кислая — но это и есть местное лекарство от Дрожи. Я выделю команду для доставки фляг с водой. Сколько ваших товарищей — солдат заболело?

— Две, может, уже три сотни. Каждый день прибавляется, сэр.

— Начнем с пятисот фляг — придется пить всем, ведь вода имеет некие предохранительные свойства, хотя и не доказанные. Я также придам вам военных лекарей в помощь вашим.

— Благодарим, сэр. Мы привыкли, что местный народ заражается от пришельцев из-за моря. А сейчас вышло наоборот.

Брюс кивнул: — Полагаю, Малазанская Империя склонна к экспансии, завоеванию отдаленных территорий.

— Мы всего лишь чуточку жаднее вас, Летера.

— Да. Мы предпочитаем принцип тайного проникновения. Так это описывал мой брат Халл Беддикт. Мы расползаемся как липкое пятно, пока кто-нибудь в осажденном племени не очнется, поняв, что происходит. Тогда начинается война. Мы оправдываем войну, заявляя, что просто защищаем граждан-первопроходцев, экономические интересы, собственную безопасность. — Он горько усмехнулся. — Обычная ложь.

Скрипач оперся о парапет рядом с Брюсом; Каракатица сделал то же самое. — Помню высадку на одном из отдаленных островов Боевого архипелага. Мы не нападали, просто устанавливали контакт. Их главный остров уже капитулировал. Так или иначе, местные выставили сотни две воинов, и они стояли, смотрели на транспорты, кряхтящие под весом пяти тысяч закаленных морпехов. Старый император предпочитал победы бескровные, когда это было возможно. А мы стояли у борта — вот почти как сейчас — и попросту жалели бедняг.

— И что потом? — спросил Каракатица.

— Местный вождь свалил на пляже кучу безделушек, показывая свое богатство и одновременно задабривая нас. Смелый жест, ведь он становился бедняком. Не думаю, что он ждал ответных даров от адмирала Нока. Нет, он просто хотел, чтобы мы взяли дары и свалили подальше. — Скрипач помолчал, почесывая подбородок и вспоминая старые времена. Ни Каракатица, ни Брюс его не торопили. Наконец он продолжил, вздохнув: — У Нока был приказ. Он принял дары. Затем мы доставили на берег золотой трон для вождя, а также шелк, лен и шерстяные ткани, чтобы одеть всех на острове — он позволил вождю сохранить достоинство и явить милость подданным. Я до сих пор вспоминаю, как поглядел ему в лицо… — Скрипач принялся утирать слезы. Лишь Брюс не опустил глаз. Каракатица же отвернулся с явным смущением.

— Отличный ход, — сказал Брюс.

— Кажется. А потом местные начали болеть. Может быть, в шерсти что-то было. Блохи, зараза. Мы так и не узнали об этом, мы несколько дней стояли вдалеке, дав вождю время. Деревня была скрыта густыми мангровыми зарослями. А потом дозорный заметил девочку, вышедшую, шатаясь, на пляж. Она вся была покрыта язвочками — прекрасная недавно кожа… — Он замолчал, сгорбившись. — Нок действовал быстро. Мы послали на остров всех целителей Денала. Спасли две трети людей. Но не вождя. Я гадаю, о чем он думал, умирая. Если ему выпало единственное мгновение, успокоившее бурю лихорадки, если он мог думать ясно… он наверняка счел, что его предали, намеренно отравили. Я подозреваю, он проклял нас на последнем издыхании. Будь я на его месте, так бы и сделал. Хотя мы вовсе не… я говорю, у нас и в мыслях не было, но наши намерения ни гроша не стоят. Нет нам прощения. Все слова звучат фальшиво. До сих пор.

Чуть помедлив, Брюс вернулся к созерцанию текущей воды. — Она бежит в реку, река в море. Ил собирается на дне, в глубинах, падает на равнины и горы, не видящие света. Иногда, — добавил он — души идут тем же путем. Падают вниз, слепые, молчаливые. Пропащие.

— Вы двое того, кончайте, — зарычал Каракатица. — Или я вниз прыгну.

Скрипач фыркнул: — Сапер, слушай сюда. Слушать легко, а услышать неправильно — еще легче, так что будь внимательным. Я не мудрец, но в жизни я кое-что понял — увидел очень ясно. Сдаться — это ничего не решает. Даже если ты находишь слова и жалуешься кому-то другому — полная чепуха. Безответственно быть оптимистом, когда ты не видишь страданий мира. Хуже чем безответственно. А пессимизм… ну, это первый шаг по тропе к Худу — а может, по тропе в такое место, где ты сможешь сделать всё возможное, стойко сражаясь против бед и страданий. И это отличное место, Карак.

— Это место, Скрипач, — заявил Брюс, — где обретаются герои.

Но сержант покачал головой: — Всякое бывает, командор Беддикт. Вы можете оказаться словно в глубочайшей пропасти вашего океана. Вы делаете что должны, но истина не всегда озаряет вас светом. Иногда вы смотрите в черную яму, она дурачит вас, заставляет думать, что вы ослепли. Но нет. Вы обрели что-то противоположное слепоте. — Тут он замолчал и заметил, что сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели даже в тусклом закатном свете.

Брюс Беддикт пошевелился. — Я пошлю за водой сегодня же ночью, и целителей соберу. — Он чуть помедлил. — Сержант Скрипач, спасибо вам.

Но Скрипач не знал, за что его можно благодарить. Не находил ничего достойного ни в воспоминаниях, ни в сказанных сегодня словах.

Едва Брюс ушел, он поглядел на Каракатицу: — Получил, солдат? Надеюсь, больше ты не будешь благословлять землю, по которой я ступаю. Она проклята самим Худом.

Он тоже ушел. Каракатица стоял и качал головой. Потом направился следом за своим сержантом.

Глава 10

В задачу сестры беременной женщины или, если нет сестры, иной близкой родственницы входит изготовление глиняной фигурки, состоящей из сфер. Она держит ее в момент рождения. Измазанный в крови и родовых водах сосуд в форме человечка ритуально связывается с новорожденным. Связь эта сохраняется до смерти.

Пламя — Брат и Муж, Дающий Жизнь эланцам, дух и бог, приносящий драгоценные дары света, тепла и безопасности. По смерти фигурка — единственное отныне вместилище души мужчины или женщины — бросается в огонь семейного очага. При изготовлении фигурке не дают лица — ведь огонь приветствует всех на один манер, смотря не на маскирующее правду лицо, а на прошлые деяния. Когда глиняная фигурка — порождение Воды, Сестры и Жены Жизни, — лопается в очаге, соединяя богов-духов, душа попадает наконец в объятия Дающего Жизнь, и он становится Забирающим Жизнь. Если же фигурка не лопается — это означает, что душа отвергнута. Никто не посмеет коснуться закопченного сосуда. Всякая память о падшем изгоняется.

Келиз потеряла свою фигурку — преступление столь ужасное, что ей давным-давно следовало сгореть со стыда. Она лежит где-то наполовину скрытая травой, или похороненная под пеплом и песком. Вероятно, фигурка сломалась и связь нарушена. Ее душе не найти приюта после смерти. Злые духи соберутся вокруг и сожрут ее кусок за куском. Спасения не будет. Как и суда Дающего Жизнь.

Ее народ, поняла она недавно, имел преувеличенное представление о своей значимости. Но ведь так бывает с каждым племенем, каждым народом, каждой нацией. Самопочитание, слепое и полное заблуждений. Вера в бессмертие, в вечное пристанище. Но потом наступает миг внезапного, сокрушающего откровения. Ты видишь конец своего народа. Традиции рушатся, язык, вера и удобства жизни пропадают. Смертность поражает, словно нож в сердце. Миг унижения, гневного разочарования: все истины, что казались неоспоримыми, оказались хрупкими и лживыми.

Становись коленями в пыль. Падай все ниже. Лежи во прахе, вкушай его языком, пусть запах гнили обжигает ноздри. Удивительно ли, что все породы зверей выражают сдачу, ложась на землю в позе уязвимости, прося пощады у безжалостной природы, подставляют горло милосердию клыков и когтей, на которых пляшут лучи солнечного света? Играя роль жертвы… Она вспомнила, как видела однажды бхедрина-самца. Пронзенное дюжиной дротиков — их древки клацали и качались — огромное животное пыталось стоять. Как будто не упасть — все, что имело для него значение, равнялось самой жизни, всем благам жизни. В налитых кровью глазах читалось тупое упорство. Зверь знал: стоит упасть — и жизнь окончится.