Ничего неизменного

— Слова, Заноза, это просто слова. Ты в них веришь потому, что еще маленький, — Лэа неожиданно улыбнулась и погладила его по щеке. — Ты очень клевый, правда. Но маленький. А я знаю, и Мартин знает, что в словах есть сила, только если не использовать их слишком часто. Поэтому мы не говорим о любви. Чем больше говоришь о ней, тем меньше остается смысла.  

Заноза вспомнил слова… разные… те, которые джентльмен может знать, но не должен произносить, даже если рядом нет ни одной дамы. В них, определенно, была сила. Не сравнить с хорошим транквилизатором, но за слабенькое успокаивающее сойдет. И эти слова от повторения силу точно не теряли.

— Пойдем в Алаатир, — он набрал для портала координаты своего офиса, — а то и здесь, чую, рассветет скоро.

О том, чтобы вести Лэа в Февральскую Луну не могло быть и речи. Безопасность убежища важнее всего. И не в том дело, что Лэа захотела бы или смогла воспользоваться знанием о месторасположении виллы. Она бы никогда ничего подобного не сделала. Но настоящий бич безопасности — это случайности, а не происки злоумышленников. Вероятность случайностей нужно сводить к минимуму, а для этого к минимуму нужно сводить количество посвященных. Не важно, о чем речь, о координатах убежищ, резидентах, заговорах или супружеских изменах.

Поэтому Заноза открыл портал в офис. Место, о котором любой заинтересованный знал, что если мистера Сплиттера где и можно найти, так именно здесь.

— У меня тут часто гостят нелегалы, — объяснил он Лэа, пока она оглядывалась по сторонам с тем недоуменным любопытством, которое свойственно оказавшимся в незнакомом месте кошкам. — Не прямо здесь, здесь я работаю. Дальше на этаже есть апартаменты. Удобные. Пойдем, — он отодвинул стеклянную дверь и нос к носу… точнее, нос к великолепному бюсту, столкнулся с Машей. Секретаршей. За спиной у Маши маячили два охранника. Люди, хвала Аллаху! Были бы Слуги — уже стреляли бы. Слуги, они быстрые.

— О… Маша… — что положено говорить в ситуациях, когда ты босс, и выходишь из собственного кабинета, но не можешь объяснить, откуда ты там взялся? — Привет!

Лучший выбор в начале любой дискуссии. Поздоровайся, а там, глядишь, само пойдет.

— Сэр?

— А кого ты думала тут найти?

— Но вас не было. Мне показалось, что там кто-то ходит и… — Маша увидела его улыбку, и теперь пришла ее очередь задуматься. Действительно, если его не было в кабинете, а сквозь дверь видно было, как по кабинету кто-то ходит, и вот он тут, в дверях, настоящий и прямо как живой, то не разумнее ли предположить, что он там все-таки был? — Простите, сэр, — она виновато улыбнулась в ответ.

— Да нормально. Молодец, что не пошла разбираться сама. Спасибо, парни, — Заноза кивнул охранникам, — можете идти. Лэа, это Маша Федоси. Маша, это миссис Фальконе-Дерин, моя гостья. Распорядись, чтобы ее удобно поселили, и позаботься, чтоб ей ни в чем не пришлось себе отказывать.

— Мисс Дерин, — поправила Лэа.

— Здравствуйте, мисс Дерин, — Маша была умница, она почти всегда все понимала правильно. А еще Маша была красавицей. И рост ее нисколько не портил, наоборот добавлял шарма.

— Документы я тебе сделаю, — сказал Заноза Лэа, — но не стоит слишком на них полагаться. На то, чтобы сделать настоящие, понадобится время, но все будет.

— Времени у тебя точно будет достаточно, — буркнула Лэа, которую красота Маши нисколько не впечатлила, или наоборот, впечатлила слишком сильно, — я сюда надолго.

— Как пожелаешь. Располагайся, Маша тебе все покажет. Я зайду через час, придумаем, что дальше делать.  

Мартин третий день проводил на Мельнице. Третий вечер — днями он, все-таки, бывал в Москве. Такая служба — жизнь может рухнуть, а работа никуда не денется.

Жизнь не рухнула… наверное. Он не знал точно. Не знал, что чувствовать, поэтому не чувствовал ничего, запутался между человеческим и демоническим.

Демон должен был осознать факт, что его собственность сбежала к вампиру, и либо забыть о ней навсегда, либо уничтожить обоих: и собственность, и того, кто на нее посягнул. Но это было глупо, потому что демон три года мирился с тем, что его собственность принадлежит не только ему, и готов был мириться дальше.

Человек должен был метаться, жалеть о потере, искать способы все исправить. Должен был чувствовать боль.

Мартин жалел о потере. Он помнил все, что было хорошего за эти три года. Он каждый день из трех лет помнил, и в каждом дне была любовь. Поэтому не получалось поверить, что Лэа ушла. Как же так? Она ведь тоже прожила эти дни, не могла она просто взять и забыть о них.

Если бы Мартин не запутался, ему было бы больно. Тогда он нашел бы способ, как избавиться от этого. Чтобы не было больно — причини боль кому-нибудь другому.

Занозе. Мартин обязательно оторвался бы на нем. Знал бы, что тот заслужил.

Если бы они не пошли в Порт, Мартину не пришлось бы драться с Големом и с кафархом Занозы. Не пришлось бы самому становиться кафархом. И Лэа бы не ушла. Сейчас все было бы хорошо, она занималась бы делами в «СиД», ожидая, пока он вернется из Москвы. Или он ждал бы ее дома — у Лэа тоже хватало дел на Земле.

Или он ждал бы ее из Питера, с вечеринки в каком-нибудь клубе, с очередного концерта Погорельского, или вообще — прямо из его постели. И не думал об этом. Он же не думал, пока не появился Заноза со своим идеализмом, с глупым максимализмом, с непригодными для реальной жизни принципами.

Ладно. Думал. Но никогда не говорил вслух, даже наедине с собой.

А Заноза сказал. Зачем? Некоторые мысли должны умирать невысказанными.

О том, что кафарх — не убийца, Мартин бы тоже не знал. И так тоже было бы лучше. Знать, что опасен, знать, что виновен, знать, что должен защищать Лэа от самого себя. Что толку от знания, что не опасен, не виновен, и защищать не от чего, если Лэа из-за этого и ушла? Лучше уж быть чудовищем, которого любит красавица, чем принцем, которого она не любит.

Мартин проводил вечера и ночи на мельнице, и у него совершенно не было времени, чтобы подумать о вине Занозы, о любви Лэа, о вине, принципах и идеализме. Слишком много навалилось дел. Когда Заноза сказал, что лесопилка нужна, чтоб построить дома для переселенцев из Блошиного Тупика, Мартин как-то не задумался об объеме работы. Ну, да, он городской демон, дитя каменных джунглей, а родился и вырос, вообще, в диких краях. Его представления о домах сводились к дворцам Карианы, небоскребам Москвы, особнякам Тарвуда и ярангам родного побережья. Из всего перечисленного, строить он умел только яранги. Теперь вот удостоился чести поработать на лесопилке, и начал понимать, что даже самый простой деревянный дом, дело, оказывается, сложное. Ну, во всяком случае, трудозатратное.

Лесопилка ревела и рычала от заката до рассвета, Заноза работал, не останавливаясь, машина рядом с машиной. Мартин порой терял их из вида — и упырь, и адский механизм со всеми его ножами, транспортерами, стальными рамами, как будто таяли в окружающем их мареве, терялись во взвеси остановившихся секунд. Тогда приходилось забывать обо всех обещаниях — все равно держать слово было теперь незачем — давать кафарху немного свободы и выходить в тот же скоростной режим.

В скорости Мартин с Занозой потягаться мог. В силе — нет. Поэтому упырь оставил себе работу на пилораме, а ему доверил два древообрабатывающих станка. Мартин смотрел, как Заноза, будто с пенопластовыми, управляется с огромными бревнами, и предпочитал не думать о том, чего еще он не знает о вампирах.

Не думать, вообще, было легко.

Думать было трудно. Потому что некогда. И хорошо, что так, а то неизвестно, куда завели бы мысли, если б хоть одна смогла задержаться в голове. 

На третью ночь, когда сделали перерыв, чтобы выдохнуть, покурить и выпить крови (Мартин и для себя теперь покупал пару бутылок), Заноза вдруг сказал: