Тринадцатый (СИ)

– Птица не человек, боли не чувствует. А ты даже представить себе не можешь мучения распятого на кресте.

– Могу, – тихо сказал приговоренный и тут же получил плетью по спине.

– Не смей перечить прокуратору! – прикрикнул Маркус.

Корчась от боли, нищий поднялся с колен.

– Разве я могу перечить тому, кто сейчас выше людей? – тихо ответил он.

Маркус снова взмахнул плетью.

– Стой! – крикнул прокуратор. Преторианец послушно опустил кнут. – Я вижу, язык твой подвешен неплохо и голова твоя работает хорошо. А ты знаешь, что первосвященники требуют распять тебя?

– Людям свойственно ошибаться.

– Кому? Людям? – усмехнувшись, переспросил Пилат. – Люди требуют твоей смерти, смерти через распятие. И ты думаешь, что все они ошибаются?

– Каждый человек может быть в чем-то неправ, не надо его за это винить.

– А ты мне нравишься. И что, Маркус тоже ошибается?

– Маркус сделал выбор, это право каждого человека.

Зверев смотрел и не мог поверить своим глазам.

«За что мне приходится находиться здесь? А может, я болен? Да, точно! Я просто болен! Это все фантазии моего измученного воображения! Разве может случиться такое на самом деле? Нет, конечно, нет. Никого из них в реальности не существует, я скоро должен проснуться. Вот сейчас, сейчас все это кончится, и я окажусь у себя дома, и у меня, как обычно, будет болеть голова. Ну же, просыпайся! Просыпайся!», – уговаривал себя капитан.

– Ты не спишь! И перестань укорять себя! Я вижу твой гнев. Ты тот, кто ты есть. Ты воин. Генерал, не знавший поражений. Человек без жалости и совести.

– Я не такой.

– Такой, такой. Жить в иллюзиях всегда легче. Скольких ты убил людей, Луций?

– Это была война!

– Не надо кричать. Я стою рядом и прекрасно тебя слышу. Раньше ты делал зарубки на копье, которое стояло в твоем шатре. Ты никогда не брал его в битву и никому не показывал. Тебе нравилось коллекционировать жизни – впрочем, как и мне. Видишь, ты ничуть не лучше меня. Даже, наверное, хуже. Потому что я такой, какой есть, и мне не надо прятаться за маской человечности, в отличие от тебя. Так скольких ты убил?

– Не знаю, я никогда не считал.

– А я считал. Каждого знал в лицо, каждого помню. Это только тех, кого ты убил лично. А казнено по твоему приказу больше, чем ты можешь себе представить.

– Я не помню этого.

– Зато помнят люди. А это, поверь мне, гораздо важнее, чем твои личные воспоминания. Всегда удобней оградить себя от неугодного знания и сделать вид, что ты ничего не помнишь. Ты словно котенок, которого тычут мордочкой в миску с молоком, а он усердно не хочет из нее пить, хотя потом все равно будет лакать из этого блюдца, – Анатас махнул рукой, и Зверев оказался в гудящей, словно улей, толпе.

По узкой улице шел истерзанный и измученный человек. Кожа на его спине висела кровавыми лоскутами, на плечах лежал тяжелый крест, а на голове, впиваясь в лоб острыми шипами, красовался терновый венок. Он стонал, но шел к своей смерти. Каждый шаг, каждое движение вызывало у него адскую боль. Люди плевали в него и кидали камни и мусор. Рядом в доспехах римского легиона шагал Зверев. Он шел в полном обмундировании, словно впереди его ждала битва. Другие солдаты подталкивали его вперед, а люди не стеснялись в выражениях, проклиная то римлян, то человека, несущего крест. Параллельно процессии в толпе перемещался Анатас, всматриваясь в лицо капитана. Пыльная узкая дорога вела к Голгофе. Алексей осознал неизбежное, понял, что это не его фантазии, а жестокая реальность. Впереди ехали всадники, разгоняя зевак. Глотая поднимаемую ими пыль, он отрешенно следил за солнечным зайчиком, который прыгал по толпе, отражаясь от блестящего шлема. Это хаотичное движение луча напоминало ему его собственную жизнь. Вскоре процессия оказалась на горе.

– Пожалуй, хватит. Теперь побудь в роли зрителя. Что скажешь? Молчишь? Ну что ж, такой спектакль редко можно увидеть, а уж тем более пережить еще раз. Считай, что тебе повезло: билет в первый ряд был тебе заказан еще до встречи со мной.

Солдаты взошли на Голгофу. Приговоренных к казни расставили по местам, в центре оказался несчастный с терновым венком. Тяжелые кресты опустили на землю. Один из воинов осмотрел площадку, попинал деревянные сооружения ногой и дал знак палачам. В ту же минуту смертников положили на перекладины.

– Зачем мне на это смотреть? Я и так все понял и не желаю больше видеть кровь!

– Смотри. Поверить в слова – это одно, а поверить в то, что видел собственными глазами, – совершенно другое. Тем более мне уже не остановиться: этот момент я могу пересматривать вечно. Здесь потрясающая атмосфера.

– Я не хочу это видеть!

– А я не спрашиваю твоего мнения. Я просто даю то, чего тебе не хватало на протяжении нескольких тысяч лет.

Раздался звук молотка, хруст костей и истошные крики прибиваемых к крестам людей.

– Поднимай! – крикнул один из солдат, давая понять, что работа выполнена.

На холме водрузились три креста, видимые на многие километры. Народ взвыл. Некоторые кричали от радости, остальные от горя. Дело было сделано, приговор приведен в исполнение. Луций снял шлем и рухнул на землю. Он разразился страшным смехом, сменившимся горькими слезами. Вскоре на Голгофу прискакал Маркус. Его доспехи не сверкали – они были черны, как ночь, и одеяние его было того же цвета.

– Ну что, солдат? Ты видишь, к чему привела твоя гордость? Ты сам учил карать предателей так, чтобы об этом помнили остальные и боялись даже подумать о том, чтобы воспротивиться воле Кесаря.

– Я вижу, Маркус. Я вижу, ты обрел власть над Черным легионом. Тебе идут мои доспехи. Ты оказался хорошим учеником, слишком хорошим. Я чувствую, что ты превзойдешь меня. Но ты не сможешь остановиться. Кровь, она как вино. Вкусив немного, тебе захочется еще и еще. До тех пор, пока не захмелеешь. Кровь, Маркус, вызывает зависимость. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять это. И теперь я рад, что освободился от нее. Мне жаль тебя. Жаль, что ты пошел по моим стопам.

– Это лишнее. Легион будет моим, и я уже знаю, как распоряжусь им! Поверь, моя слава затмит твою тысячекратно!

– Моя слава зиждется на страдании и ненависти. Ты видишь, к чему она меня привела. Я мечтаю о смерти, Маркус. Я не хочу топтать землю после того, что совершил. Остановись, пока не поздно, не повторяй моих ошибок.

– Ты глупец! Я пройду по миру с огнем и мечом! Меня будут бояться, как прежде боялись тебя! Нет на земле силы, способной остановить Черный легион – ты сам знаешь это.

– Да, знаю, – тихо проговорил Луций. – Я лично отбирал людей в свою армию. Я всех их помню поименно. Каждый из них стоит десятка самых отважных воинов. Они лучшие из лучших, ветераны, прошедшие огонь и воду. С ними можно воевать даже против самого дьявола. Но в твоих руках они будут прокляты. По большому счету, они были прокляты еще при мне. То, что ты собираешься сделать, – это глупость. Кесарь не станет держать при себе такую силу. Он видел, какой властью я обладал, и боялся моего могущества. Тебя подставляют так же, как когда-то и меня. Мы просто фигурки в их руках, в их игре.

– О Кесаре можно и позаботится! Чем я хуже Тиберия?! Я сам стану императором! Я буду править Римом!

– Ты ошибаешься, Маркус. Ты сам вырыл себе могилу, теперь дело за временем.

– Заткнись! – Маркус ударил Луция по щеке. – Это ты приговорил себя! Он висит на кресте, а ты сидишь здесь. Так можешь избавить его от страданий, я не стану тебе в этом мешать! Я не лишил тебя оружия, и теперь только тебе решать, мучиться ему долго или умереть быстро. Считай, что это мой подарок, брат, – он пнул Луция ногой, и тот упал на лопатки. – Его жизнь теперь в твоих руках. Мне эта падаль ни к чему! Побудь теперь и ты палачом! Да, кстати, может, ты покажешь свою былую славу и прикончишь всех здесь висящих? Хотя нет, зачем нам снова проливать кровь? Пускай твой мессия сойдет с креста и покарает всех здесь собравшихся своим огненным взглядом и молнией из задницы! Слышишь ты, царь иудейский, покажи свою силу! Я не боюсь ни твоего Бога, ни своего Плутона! Я, Гай Маркус Корнелий, проклинаю тебя, мерзкий ублюдок. Ты отобрал у меня брата, и я сделал все, чтобы убить тебя!