Сага о Гильгамеше (СИ)

      -- Пусть даже не падут дожди,

      -- Земля для нас зерно родит.

      -- Эгей! Живей

      -- Быка гони

      -- Святое поле борони

      -- И у Энлиля на виду

      -- Веди святую борозду

      -- И бог Нинурта, наш пастух,

      -- Поднимет добрым пивом дух.

      -- Эхей! - воскликнул Гильгамеш. - Клянусь всеми демонами, эта песня мне по вкусу. Ты развеял мою печаль, певец. Но не останавливайся, а то вновь рассердишь меня.

       Он схватил третий кубок и с жадностью приник к нему. Певец озабоченно посмотрел стремительно пустеющий кувшин. Облизнув губы, он робко поинтересовался:

      -- Не желает ли господин отгадать загадку?

      -- Загадку? - нахмурился Гильгамеш. - Я не люблю загадок. Но если она окажется под стать твоей песне, я награжу тебя. Говори.

       Певец поёжился, тревожно следя за рабом, наливавшим вождю очередной кубок. Под едва слышное бренчание лютни он проблеял:

      -- Пастушок говорит:

      -- "Ри-ди-ик, ри-ди-ик"

      -- Гребешочком прыг да скок,

      -- Шейкою блеснул и - шмыг,

      -- За хохлушкою бежит...

      -- Знаю, знаю, - радостно завопил Гильгамеш. - Это петух.

      -- Верно, господин.

      -- Во имя Ануннаков, ты отвлёк меня от горестных дум! Как зовут тебя, певец?

      -- Ур-Нин, повелитель.

      -- Ур-Нин, я дарю тебе медную подставку. Инанна да хранит тебя!

       Гильгамеш обернулся, шаря вокруг себя рукой, потом хлопнул себя по лбу:

      -- Ах да! Ведь я же в доме Нанше. Ничего, ты подождешь меня у двери, и мы вместе поедем в Дом неба.

       Ур-Нин пал ниц и произнёс, не поднимая головы:

      -- Слава о твоих благодеяниях гремит во всех частях света, господин.

       Гильгамеш отпил из кубка и задумчиво промолвил:

      -- Спой мне ещё что-нибудь, Ур-Нин.

       Певец подмигнул музыкантам. Вскочив на ноги, он зачеканил, сопровождая каждое своё слово замысловатыми телодвижениями:

      -- Голова как мотыга, а зубы как гребень,

      -- Кости как ель, а хвост - словно стебель,

      -- Плащу Думузи подобен желудок,

      -- А жало как гвоздь - не коснись, будет худо!

      -- В руки возьмёшь - его кожа гладка,

      -- Рыбина эта - мечта рыбака.

       Ур-Нин остановился, разгоряченно глядя на вождя.

      -- Ну и что это такое? - недовольно спросил Гильгамеш. - Мотыги, гвозди... Что всё это значит?

      -- Это загадка, повелитель, - испуганно ответил певец.

      -- Вижу, что загадка, - пробурчал вождь. - Да больно уж мудрёна. Глупую загадку ты мне загадал, Ур-Нин. Ничего не понятно.

      -- Глупую, господин, - покорно согласился певец.

      -- Вот-вот. Ты за кого меня принимаешь? Я тебе не пьянчуга из харчевни. Слышишь меня?

      -- Слышу, господин.

      -- Вот так. И слушай. Ничего я в твоей паршивой загадке не уразумел. Что это: жало, плащ Думузи? Как такое может быть?

      -- Это скат, господин.

      -- Что? Какой ещё скат? Разве скат такой? - Гильгамеш распалился, лицо его пошло пятнами. - Где у ската гребень, а? Почему молчишь?

      -- Это только сравнение, господин, - пробормотал певец севшим голосом.

      -- Что? Ты смеешь мне перечить? Напрасно я подарил тебе подставку. Ведёшь себя как скотина. Я тебе доверял, а ты? Отвечай!

      -- Я могу спеть тебе ещё одну песню, повелитель, - торопливо пролепетал Ур-Нин, понурив голову.

      -- Дались тебе эти песни, - проворчал Гильгамеш. - Ты что же, задобрить меня хочешь?

      -- Я знаю песню про великий город Урук.

      -- Про Урук? - повторил вождь. - Про Урук - это хорошо. - Гильгамеш, прищурившись, оглядел комнату. Ему показалось, что она наполнилась лёгкой дымкой, очертания смазывались, повсюду шныряли какие-то зыбкие тени. Все звуки доносились словно сквозь толстое полотно. Он потёр глаза, встряхнул головой. - Давай... про Урук, - медленно выговорил он, с трудом ворочая языком.

       Музыканты вновь грянули что-то торжественное. Ур-Нин оглушительно завопил:

      -- О город! Лик твой внушает страх!

      -- Стены ужас сеют в богах!

      -- За ними - гул и воинов кличи,

      -- Улицы - сеть, ловушка для дичи,

      -- Пусть только враг подступиться рискнёт,

      -- Он в западню прямиком попадёт...

      -- Да, в западню! - неожиданно рявкнул Гильгамеш, срываясь с места. - В западню, не будь я внук Солнца!

       Из опрокинутого светильника полилось дорогое масло. Музыканты замерли. Оцепенев от ужаса, они наблюдали, как вождь обвёл всех мутным взором, усмехнулся чему-то, затем смачно плюнул на раскрашенный пол.

      -- Ну, чего замолчали, отродье гиены?

       Потеряв головы от страха, музыканты заиграли что-то лихое и разнузданное. У Гильгамеша взбурлила кровь, ноги сами пошли в пляс.

      -- Вот так! Оп-ля! Ай да мы, - приговаривал он, по-обезьяньи кривляясь и выделывая несусветные коленца.

       Ур-Нин испуганно выбежал из комнаты. Музыканты продолжали отчаянно наяривать плясовую. Откуда ни возьмись, в комнате появились две полуобнажённые акробатки. Похотливо извиваясь, они закружились вокруг Гильгамеша, гибкие как пантеры и прекрасные как лани. Охваченный звериным влечением, вождь сорвал с одной из них короткую юбку, швырнул рабыню на пол. Девушка ахнула, больно ударившись спиной. Гильгамеш потянул с себя одежду, в сладострастном ослеплении навалился на акробатку, обхватил её тонкое тело и блаженно заурчал. Рядом продолжала изгибаться в танце вторая рабыня, музыканты, вконец обезумев, играли свой бешеный мотив, а Гильгамеш, рыча от возбуждения, возил по полу окаменевшее в судороге тело акробатки и чувствовал, как тёмная злая сила, захлестнувшая его утром и подвигнувшая расправиться с Луэнной, вновь подчиняет себе его мысли и чувства. Ему хотелось крушить и убивать, хотелось ощутить вкус крови на губах, хотелось, чтобы люди в страхе ползали у его ног, а он играючи разбивал им головы медной булавой.

       Девушка перестала шевелиться. Закатив глаза, она лежала под ним бездыханным трупом. Гильгамеш потерял к ней интерес. Он поднялся и плотоядно посмотрел на вторую акробатку. Музыканты оборвали мелодию, побросали свои инструменты и выскочили в коридор. Рабыня остановилась и отступила к стене. Гильгамеш медленно приблизился к ней, словно голодный лев к загнанной косуле. С животным хрипом он прижал акробатку к стене, схватил за край юбки, но вдруг некая сила потянула его обратно, заставив взвыть от бешенства. Он забился в чьих-то неразъёмных объятиях, вперив вожделеющий взгляд в вытаращенные глаза рабыни.